НОРА ЧЕРНОГО ХОББИТА

продолжаю медленно, но верно, ковырять Олизара. Мы его оставили (в главе 4) в Крыму, где он тоскует и пишет любовные стихи. Следующая глава рассказывает дополнительные подробности. На подробные примечания пока времени и сил нет, но на скорую руку я некоторые реалии откомментирую, иначе многое просто непонятно.

-------------

Прежде чем вернуться к политическим происшествиям, которыми начинается этот раздел, расскажу немного шуточных случаев из времен своего пребывания в Тавриде.

Я имел при себе в услужении двух усердных, но очень глупых людей. Один из них был мой личный камердинер, поляк, шляхтич, очень неловкий и надменный, который почитал себя за ученого, ибо был комнатным слугой при сыне Чацкого 1) Юзефе, а одновременно прислуживал его гувернеру, французскому эмигранту аббату Тромбе (Abbe Trombert) и  выучился с тех пор нескольким французским и немецким словам; а поскольку к своему родному языку мог прибавить в жалких пропорциях язык наших русских крестьян и московский правительственный 2), то считал себя за какого-то Меццофанти 3); к тому же нужно добавить, что подобно Демосфену он заикался. Очень много вреда сделал мой Лапановский на протяжении своей службы, однако забавлял меня не раз рассказами; говорил, например, в совершенной самоуверенности, что его временами староста Чацкий посылал к ученым в Варшаве с устным изложением предмета, когда писать не хотел, или как он, будучи еще студентом в школах, разве что самолично не убил Суварова! 4) Etc. толковал он также сны с глубоким убеждением, что несомненно обладает ключом к этим тайнам природы, а когда мне некому было прочитать свои польские рифмы в пустыне среди татар, порой меня забавляло его спрашивать, сохраняю ли я народный стиль в своей поэзии. «Вот ты владеешь языками, а однако не смешиваешь их и не используешь заграничные языки слишком часто, поведай же мне, мой Лапановский, слышал ли ты когда-нибудь польское выражение горячие слезы, соответствующее французскому выражению chaudes larmes…»

Он на это поразмыслил и важно отвечает:

«Нет, такого я не слышал, но это прекрасно говорится, и господин может смело в своих стихах использовать это выражение: Слезы как горох».

Говоря о толковании снов, я припоминаю также случай, в котором сыграл роль Лапановский, хотя это случилось на несколько лет позже. В 1827 году я поехал на Кавказские воды в сопровождении старого генерала Раевского и его еще оставшейся семьи.

В Нарзани, у известного источника кислых минеральных вод, вроде пирмонтских 5), но не настолько сильных, я жил вместе с ними, в одном из тех привезенных на лето деревяннных домиков из нескольких комнат, которыми генеральша Мерлини 6) снабжала пациентов с помощью спекуляций. Прибыло также несколько больных из Петербурга, а между ними генерал Скоблев 7), из простого кантониста или солдатского сына вознесенный на наивысший полицейско-военный уровень.

Был он когда-то адъютантом Раевского и не слишком любезно с ним расстался. Разговаривали мы однажды о нем с Раевским, который имел подозрение, что Скоблев, как полицейский по ремеслу, прибыл на Кавказ не для здоровья, а с целью шпионской деятельности. Или Лапановский подслушал когда-то такой разговор, или иным каким-либо образом, но однажды на обеде Скоблев рассказал свой сон, что он трогал огромные глыбы льда, и я отозвался, что имею с собой камердинера, имеющего особенный дар объяснения снов. Скоблев и другие собеседники просят призвать его тотчас же, что и было сделано. Выслушав рассказ Скоблева, Лапановский, принимая вид Пророка Иосифа, без заикания сообщает в полный голос: «Этот сон значит, что господин генерал встречает или встретил какого-либо давнего благодетеля, которого задумал предать!» Все остолбенели, особенно я, который знал это отношение и вещуна рекомендовал. Но еще большим было наше удивление, когда Скоблев, ударив рукой по столу, выкрикнул довольный: «Ах, каналья, отгадал!» что означало, что он угадал! Посмотрели мы украдкой друг на друга, а Лапановский вышел с триумфом.

Другой мой служащий, француз Байи (Bailly), старый солдат, в России оказался военнопленным из армии Наполеона 1812 г, по ремеслу кузнец, но предприимчивый и энергичный, он был надзирателем всех работ в непрерывно растущем имении, и он-то сыграл роль в последовавшем происшествии. Император Александр в год своей смерти решил осмотреть в последний раз настоящий Эдем своей империи, южный берег Крыма. Казался очевидным вывод, что император, утомленный долгим царствованием, устрашенный уже доходившими до него новостями о все сильнейшей буре революционного духа в войске и в стране, искренне задумался об отречении и словно присматривал место, где мог бы проживать приятно и спокойно, он и сам это выразил при осмотре Никитского ботанического сада: «Когда я выйду на пенсию, именно здесь, среди вас, господа, я собираюсь жить, как добрый колонист и сосед»

Следовательно все, что говорили о его насильственной смерти в Таганроге, на самом деле байка, основанная лишь на том, что в абсолютистских правительствах убийство или яд привычно облегчают так называемые дворцовые революции. Александр умер в тифозной горячке, которая носила в этом году очень жестокий характер, а случилось это из-за простуды, когда он вопреки предостережению сопровождающего его местного генерала, татарина князя Кая-Бея 8), выехал после обеда в легком мундире на конную прогулку, и отправился из раскаленного ущелья в Бахчисарай на очень холодную гору для осмотра караимского города Кале.

Примечания

1) Чацкий Тадеуш (1765-1813), польский историк и публицист эпохи Просвещения, общественный и государственный деятель, основатель знаменитого Кременецкого Лицея на Волыни, в котором учился в том числе и Олизар.
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A7%D0%B0%D1%86%D0%BA%D0%B8%D0%B9,_%D0%A2%D0%B0%D0%B4%D0%B5%D1%83%D1%88

2) В данном случае (это характерно для польского словоупотребления в 19 веке) русский (ruski) язык, "язык русских крестьян" - это скорее украинский язык, а "московский" (moskewski) язык - это русский язык.

3) Меццофанти Джузеппе (1774-1849), итальянский кардинал, знаменитый полиглот, владел около 40 языками.
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B5%D1%86%D1%86%D0%BE%D1%84%D0%B0%D0%BD%D1%82%D0%B8,_%D0%94%D0%B6%D1%83%D0%B7%D0%B5%D0%BF%D0%BF%D0%B5

4) Суваров - так в оригинале. Имеется в виду, конечно, Суворов.

5) Пирмонтские минеральные воды - в городке Бар-Пирмонт в современной Германии (тогдашней Саксонии), популярный в те времена курорт

6) "Генеральша Мерлини" - Мерлини Екатерина Ивановна (1793 - ?), жена генерала Станислава Демьяновича Мерлини, служившего на Кавказе: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B5%D1%80%D0%BB%D0%B8%D0%BD%D0%B8,_%D0%A1%D1%82%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%81%D0%BB%D0%B0%D0%B2_%D0%94%D0%B5%D0%BC%D1%8C%D1%8F%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87
"Еще при жизни Екатерины Ивановны сложилась легенда, которую она не опровергала, о том, что в отсутствие мужа, однажды, при внезапном нападении черкесов, она взяла на себя командование гарнизоном и отбила штурм". Ходили слухи, что генеральша Мерлини - осведомительница III отделения. Вот здесь чуть подробнее:  http://lermontov-slovar.ru/friends/Merlini.html

7) "Генерал Скоблев" - правильно Скобелев, Иван Никитич (1778 или 1782 - 1849), русский генерал, а впоследствии писатель, известный под псевдонимом "Русский инвалид". Биография у этого человека крайне любопытная, почитайте подробнее:https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%BA%D0%BE%D0%B1%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%B2,_%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D1%82%D0%B8%D1%87
Дед известного генерала  Михаила Скобелева.

8) Генерал Кай-Бей - Балатуков Кирилл Матвеевич, известный также как Кая-Бей (1774-1831), русский генерал татарского происхождения, участник войны 1812 года. http://www.runivers.ru/doc/d2.php?SECTION_ID=6786&CENTER_ELEMENT_ID=149223&PORTAL_ID=7159

Джузеппе Гаспаро Меццофанти (Медзофанти; итал. Giuseppe Gasparo Mezzofanti; 19 сентября 1774, Болонья, Папская область — 15 марта 1849, Рим) — итальянский куриальный кардинал, один из самых выдающихся полиглотов в истории человечества. Считается, что он, никогда не покидавший Италию, владел 38 языками (в том числе русским) и 50 диалектами.

Подробнее в Википедии, там же приведен список языков, которыми владел этот удивительный мужик:
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B5%D1%86%D1%86%D0%BE%D1%84%D0%B0%D0%BD%D1%82%D0%B8,_%D0%94%D0%B6%D1%83%D0%B7%D0%B5%D0%BF%D0%BF%D0%B5

Байрон отозвался о нём так: «Это лингвистическое чудо, ему следовало бы жить во времена вавилонского столпотворения, чтобы быть всеобщим переводчиком. Я проверял его на всех языках, на которых знаю хоть одно ругательство, так он поразил меня настолько, что я готов был выругаться по-английски».

Бывает же. Тут три-то языка никак нормально выучить не можешь. Ну и у меня есть, конечно, знакомые, которые по 5-6 языков на приличном уровне знают, но чтобы 40 - это какая-то фантастика.

А вы каких рекордсменов в части владения языками знаете? (живьем или на исторических примерах)

следующий кусочек - продолжение 4 главы мемуаров Олизара. Тут опять-таки все нужно долго и тщательно комментировать: людей - французский инженер Потье, семейство Бларамберг, Александр Потоцкий, будущий дипломат фон Бруннов, Стемпковский - все это люди известные и небезынтересные, потом все крымские топонимы, которые сохранились и которые Олизар передает кое-где не вполне правильно. В общем, тут дофига работы.

Итак, страдающий Олизар поехал в Одессу, а затем вместе с семейством графа Воронцова в Крым.

***

Но возвращаюсь к нашей высадке в Ласпи - владению русского генерала корпуса дорог и мостов, француза Потье, одного из шести офицеров парижской политехнической школы, которых Наполеон прислал императору Александру для введения подобного института в России.

Было нас с семьей графа Воронцова, гостями и слугами около тридцати человек; графиню сопровождали в путешествии девица Бларемберг и служанка, мы взяли у них сколько смогли пакетов и дамских сундуков и отправили их вверх по очень крутой горе в двухколесной двуколке со скрипящими несмазанными осями, так называемой орбе в татарском языке, которую тянут двумя волами, а мы все с графом во главе пошли пешком, волоча сами свои дорожные мешки.
Два бедных крестьянских домика были нашим опорным пунктом, нужно было с вероятностью подождать 24 часа, чтобы посланный нами татарин дал знать ближайшей власти о месте, где высадился генерал-губернатор этого края, чтобы прислали сорок лошадей с седлами для нас и под наш груз. Однако в этих домиках жила также французская семья господина Компера, арендатора генерала Потье. Гостеприимство этих господ по отношению к набившемуся в их дом почтенному обществу было несравненным, они немедленно переместились в какое-то гумно, оставив нас обладателями своих домиков. Вечером нам была подана картофельная каша на молоке; графиня, возле которой я сидел, говорит мне тихо по-польски: «Эта госпожа, должно быть, имеет польскую кухарку»; каково же было наше удивление и также удовольствие, когда госпожа Компер на чистейшем польском языке ответила графине: «Госпожа, я сама полька».
Говорят, что нужно много соли съесть, чтобы узнать человека, а нам немного каши позволило узнать соотечественницу.

Назавтра было добыто нужное количество сельских лошадей для нашей пешей кавалерии, и мы кто как мог усевшись в седла, пустились за проводником в дальнейшую дорогу горами, над морем, через Ялту до Урзуфа, во владения графа Воронцова, где был тогда единственный после князя Ришелье на всем южном крымском берегу жилой дом, который граф вместе со всей недвижимостью приобрел у адъютанта своего предшественника, поляка Стемпковского, которому Ришелье даровал эту собственность, покидая Одессу и возвращаясь на должность министра во Франции.
Многих подробностей этого путешествия я не сохранил в памяти, кроме того, что мы были в очень многочисленном и приятном обществе. В то время я ближе познакомился с Александром Потоцким, первенцем Щенсного и гречанки, владельцем Умани, с которым после революции 1830 года с ее героизмом, потерями и эмиграцией я сохранил теснейшие и самые дружеские отношения. Во время пребывания нашего в Урзуфе я принял в своем жилище и уложил на сене, ибо другой кровати не было, секретаря Воронцова (до его заграничных экспедиций) курляндца барона фон Брунова, который через несколько лет потом сделал выдающуюся карьеру; он был одним из самых активных дипломатов на лондонских конференциях; при создании бельгийского королевства, а потом остался постоянным московским послом в Лондоне. Позднее и другие высокие московские фигуры, как гр.Фредерик Пален, сын известного генерал-губернатора при императоре Павле и молодой Сенявин, позднее товарищ министра внутренних дел, были участниками этого путешествия и сохранили у меня навсегда приятное впечатление.

Адмирал Грейг * (* Грейг, англичанин на русской службе – примечание мемуариста) начальник тогдашнего русского черноморского флота, был в большой дружбе с Воронцовым, а совершая ежегодные маневры эскадры в Крымском заливе, был очень рад в этом году продемонстрировать свои умения перед этим достойным мужем. Поэтому мы не раз были приглашены на эти морские забавы, которые для глаз были чрезвычайно красочными, ибо русский флот, так же как и сухопутное войско, обучался в утонченной муштре. Шестнадцать линейных судов, составляющих эскадру, от самого большого до самого малого, плывущих свободно под полными парусами в разных направлениях, по данному сигналу так выстроились в один ряд, что мы с палубы адмиральского судна видели лишь одно судно и одну мачту. Удивительно мне записывать эти воспомитания сегодня в 1855 г. в Дрездене, когда битва Запада с Севером этих самых судов и у этих самых берегов происходит столь жарко.

В целом о своем пребывании в Крыму, случайно приобретенной там собственности у подножия горы Аюдаг, о занятиях плантатора, отшельничестве, горестях и развлечениях я должен поведать, что это был последнее открытое безумие моей романтичной молодости. Быть может, для выносливости моего характера было бы лучше, чтобы я держался своего первоначального плана и отбыл путешествовать на Восток, но поехав однажды верхом к своему знакомому Бороздину, живущего в Кучук Ламбате и приверженного там турецким обычаям, я увидел в декабре несколько кустов буйного шиповника, повторно цветущего в месте, именуемом Артек, и спросил невольно сопровождающего меня татарина, кому бы этот дикий участок земли у берега моря мог принадлежать и можно ли его приобрести? Он мне ответил, что завтра разузнает об этом. И вот на следующий день мой переводчик Али с довольной миной доносит, что присмотренный мною участок не используется, это лишь дикие скалы, пространство площадью около одного морга, чудесно украшенное дикими деревьями и зарослями, и он добыл для меня это наследство у собственника, татарина из деревни Партенис за… два рубля серебром! Удивленный, я вначале возмутился, так как не давал ему вовсе поручения на эту покупку. Но позднее я не смог преодолеть искушения покупки земельной собственности за такую жалкую цену, за которую я не приобрел бы ничего даже на луне, если бы вдруг до нее добрался.

(продолжение следует)

Между тем есть какой-то кусок сделанной работы, которой я хочу поделиться. Это две пропущенные мною ранее при переводе главы, 4 и 5. Я их перевела и сейчас потихоньку медитативно редактирую. Но именно эти главы требует совершенно зубодробительного количества комментариев (те, кто немного в теме, те прочитают и оценят предполагаемый масштаб работы). Именно поэтому именно в этом месте я зависла год назад, потом начала болеть и как-то сил не было вернуться. Сейчас медленно-медленно делаю. Поэтому покажу пока перевод без комментариев, так как текст сам по себе страшно интересный.

Итак, глава 4 идет после главы 3, в которой Олизар так неудачно посватался к Марии Раевской. Зато здесь у нас пойдет речь собственно о контактах Южного и Патриотического общества. Олизар тут очень многое путает, но его точка зрения страшно интересна. Выкладываю кусками. Поправки по редактированию с благодарностью принимаю.

***

Глава 4.

В последние годы царствования императора Александра сложились два тайных политико-патриотических союза, один в России, второй в Польше. Вначале оба этих союза даже не знали ничего друг о друге, добиваясь других целей и в целом другими средствами. Лишь около 1822 г., когда конституционность конгрессового королевства польского, немилосердно общипанная и заплеванная Великим князем Константином, главным вождем, и как бы на смех послом сейма от Праги? также императорским комиссаром Новосильцевым, а когда в России мистицизм и равнодушие императора сдали все внутреннее управление на произвол временщика Аракчеева с достойным его палачом Клейнмихелем, начальником северных новгородских военных поселений, оба патриотических союза начали уже общаться, при посредстве нескольких гражданских и военных членов. Все еще при огромном недоверии с обеих сторон, пришла им все же мысль взаимно узнать о том, что если бы объединить цели, то не могли ли бы совместно использовать силы и взаимопомощь для вернейшего и решительного действия.

Русские заговорщики делились на два комитета: один северный, в столице под предводительством Рылеева, Краснокутского и князя Трубецкого; второй западный в Тульчине под предводительством Пестеля, князя Сергея Волконского и Муравьевых-Апостолов.
В польском союзе был только один центральный комитет в Варшаве.

Киевский съезд зимой, под видом контрактов, созывал в этот город жителей как из Королевства, так и с наиболее отдаленных провинций империи. Следовательно, легче было там членам польского союза общаться с западным русским комитетом, некоторые члены которого находились поблизости, а другие даже заезжали на контракты в Киев.

Князь Антоний Яблоновский и полковник Кжыжановский были первыми делегированы для встречи с Пестелем, Муравьевым, также Рюминым-Бестужевым, большим другом последнего. После взаимного предъявления своих полномочий для переговоров, после отбрасывания польскими делегатами московского предложения убийства Великого князя Константина в минуту, пока те занимаются убийством всей царской семьи, после составления предварительного будущего разграничения и отношений двух государств (для чего, однако, западный комитет оставил за собой последнее согласование с северным комитетом), постановили: что польские делегаты обязались в виде дополнения московской революции задержать великого князя в Варшаве, отнимая у него всякие средства отыграть роль претендента.

Это происходило на контрактах 1823 г. К моему счастью, я совершенно об этом не знал, так как мои страстные в ту пору чувства к русской останавливали делегатов общества от доверия мне тайны, ибо мой дом как правителя часто навещали.
Возможно, недостаточная симпатия Яблоновского ко мне была причиной этой предусмотрительности, но однако, когда понадобилось в случае начала активных действий иметь в округе начальника шляхты, который бы имел у земляков кредит доверия, было решено поручить все достойнейшему обывателю и моему коллеге в управлении п.Атаназию Гродецкому, депутату главного киевского суда с условием, чтобы он тогда мне все открыл и вручил верховное руководство, если бы уверился в том, что любовь, которой я пылал, не заглушила патриотических чувств, и что в нужное время это доверие ничем не будет угрожать безопасности союза.

Знакомые мне русские заговорщики также не имели желания доверять мне по такой же причине: так как дом Раевских, хотя и патриотический, никогда бы однако не мог разделить их стремлений; другие же, потому что меня не знали, либо, как Пестель и Волконский, находились на пути моей страсти. Среди всех них самый близкий мне по чувствам и по мыслям Сергей Муравьев-Апостол так меня сердечно любил, что более заботился о состоянии моего изболевшегося сердца, нежели занимался моей будущей политической карьерой. Он почти предвидел для меня состояние отчаяния, чтобы лишь в этом случае деятельными услугами для страны залечить болезни души! Итак, по распоряжению Провидения, милосердие которого мы почти никогда не умеем вовремя понять, уже освобожденный от пагубных отношений, я спасся из-за пренебрежения моим отравленным ядом любви сердца!

Один лишь Гродецкий, увидев меня в отчаянном состоянии, собирающегося на несколько лет в путешествие на Восток через Крым, Кавказ, Персию вплоть до Индии, пришел ко мне накануне моего выезда из Киева и голосом дружбы с грустью обратился ко мне: «Поезжай, я сам был бы рад поскорее увидеть тебя в отъезде, но не так далеко, как намереваешься, и не так надолго!» «Почему? спрашиваю, если удаление и время могут меня вылечить, то в сегодняшнем состоянии моей души это потребует огромной дозы двух этих средств!»
Он на это: «Удалением укрепись для работы, которая тебя здесь, в стране, одна лишь вылечить может». Тут он открывает мне намерение нашего общества, связь его с московскими заговорщиками, поручения, которые ему в таком случае потребуются от моей особы. Как же благородна и человечна была эта открытость Гродецкого! Никто меня в жизни эффективнее не подкрепил и не ободрил! Я пожал его руку, но предвидеть не мог, что это последнее прощание с человеком, которого тюрьма, страдание и смерть вписали в число жертв, которых нужно назвать среди потерь страны! Что за несгибаемый характер при простоте и дружественности в отношениях! что за стойкость в работе, совестливость в исполнении долга, при его слабом здоровье, и при этом никогда никаких проявлений естественного нетерпения. А когда пару лет спустя влажные стены подземных казематов петербургской твердыни сблизили нас в одном заключении, увидеть этого друга, обнять его еще раз перед вечной разлукой на земле суровая судьба мне уже не позволила! Пусть прозвучат хотя бы несколько слов свидетеля в знак почитания и уважения, не только от меня и стольких живых еще товарищей наших мук, но от каждого соотечественника, в память этой прекрасной души, в память в Боге почившего Атаназия Гродецкого, и пока искра любви к стране тлеет в польских сердцах, эта память будет принадлежать ему от самых отдаленных поколений нашей Украины!!

Уведомленный моим другом Сергеем Муравьевым о том, что вскоре состоится свадьба Марии Раевской с князем Волконским, не дождавшись ни возмещения ущерба, нанесенного мне в Петербурге, ни подтверждения поданного мною прошения об отставке со службы, я выехал в 1823 году в Крым.
Я ехал в Одессу, потому что еще со времен своих визитов в Белую Церковь к гр.Браницкой, хорошо знал ее зятя, тамошнего генерала-губернатора, тогда графа, а ныне князя Михаила Воронцова, и остановился в этом городе, чтобы вместе с графом и его женой плыть в Крым на адмиральской яхте (капитан Румянцев).

Это было первое длинное плавание, в котором я участвовал; мы были, вероятно, семь дней на море с огромными встречными волнами и бурным ветром. На восьмой день, когда мы были уже лишь в версте от южного берега Крыма, в окрестностях Ласпи застал нас штиль, которым капитан приказал побыстрее воспользоваться, чтобы хотя бы пассажиров двумя корабельными лодками высадить на берег, оставив весь багаж и команду на борту; с первым порывом ветерка корабль должен был как можно поспешней отдалиться от скалистых берегов, где неизбежно ожидаемая после штиля буря наверняка бы его разбила! Итак, за пару часов мы выгрузились и уже на берегу смотрели на смелый маневр Румянцева, борющегося с вздымающимися волнами, которые, однако, уносили его не к берегу, а в открытое море.

Когда обращаюсь назад и вспоминаю то время, странно мне сближать в мысли текущие происшествия, когда сегодня (в г.1855) соединенные англо-франко-турецкие силы, при всех усилиях искусства и мужества своего флота, в течение нескольких месяцев напрасно искушают себя добычей твердыни Севастополя! Сколько крови пролитой! Сколько истинной и ложной славы с обеих сторон! сколько неправды в провозглашенных целях и намерениях! Печаль овладевает при мысли, что человечество в целом не улучшается, а все сильнее впадает в грех, кажется, что должно наступить еще одно новое божественное искупление для сглаживания стольких народных несправедливостей!..
Но если вспомнить, что Бог придет еще раз, но не для повторной жертвы искупления, а лишь на последний суд, тогда утешиться можно тем, что среди стольких жертв, особенно в простых солдатах велико должно быть число душ искренней веры и отваги! и что в тех повсеместных поражениях человечества рождается по милосердию Божьему великое число оправданных на будущем суде!

(продолжение следует)
(а как тут через дрим убирать посты под кат, я так и не поняла пока?)

или о важности деталей. Вот буквально на днях мы с Браном разговаривали о том, что такое исторический контекст и как человек воспринимает информацию, нанизывая ее на нити. Вот приведенный мною пример про "светловолосых" - в сущности, из той же серии, мельчайшие детали определяют контекст.
И бывает так, что ты сто раз читаешь один и тот же текст, а многого в нем не замечаешь, а потом вдруг - раз, и находится какая-то невидимая прежде деталь, и кусочек паззла встает на свое место.

Вот так, например, я сегодня перечитывала известную статью Нечкиной "Заговор в Зерентуйском руднике" и внезапно наткнулась на следующий абзац:

"... и был он, Сухинов, в Нерчинском заводе за покупкою для себя и товарищей разных вещей в торговом ряду у купцов Попова, Кандинских и Белокопытова, но со ссыльным Пятимым нигде не видался и вовсе его поныне не знает; по приезде ж в оба раза имел квартиру у экспедитора Климонтова и в лавки за покупкою вещей ходил с проживавшим у того Климонтова ссыльным Молессоном, что и сей в точности подтвердил". (это цитируются материалы следствия по делу о Зерентуйском заговоре).

И вот знаете, что тут интересно? Упомянутый "ссыльный Молессон". Фамилия не то, чтобы очень частая - а между тем известен человек с такой фамилией, который именно в эти годы должен был находиться в каторжных работах в Забайкалье. И этого человека историки вроде как считали потерянным.
Вот о чем идет речь: все о том же процессе филоматов. Когда Новосильцев приехал в Вильно, в одной из гимназий Виленского округа (в Кейданах в данном случае) сын директора гимназии, старшеклассник Ян Моллесон (или Молесон, фамилию пишут по-разному) написал на школьной доске надпись "Да здравствует Конституция 3 мая".
Отсюда и пошло раскручиваться следствие.

Об истории Моллесона источники рассказывают чуть по-разному.
Вот, например, одна из версий (литературовед пишет про поэму Мицкевича "Дзяды", где Моллесон выведен в качестве одного из персонажей под измененной фамилией Роллисон):

"В Кейданах сын директора гимназии Ян Моллесон, который войдет в III часть под именем Роллисона, сначала собиравшийся покончить с собой из-за несчастной любви, решил посвятить свою жизнь отчизне, отомстить за арестованных в Вильне и даже убить наместника. В гимназии появились надписи, призывающие свергнуть деспота.
Моллесон-старший, не подозревавший сына, сообщил начальству о случившемся, и Ян вскоре был арестован. Опять
появился И. Ботвинко, который закрыл гимназию и отдал семнадцатилетнего мальчика под трибунал. Яна и его друзей судил военный суд в Вильне. Приговоренный к смерти, но помилованный, он был отправлен на каторгу, где и умер. Эти события описывает в «Дзядах» персонаж, также пришедший из «жизни», Ян Соболевский. В сходных тонах эти события были освещены И.Лелевелем и ректором университета Ю. Твардовским в письме к куратору научного округа А. Е. Чарторыскому. Мать Моллесона молила о помиловании, посылая отчаянные письма властям, на которые те не отвечали, прикрываясь бюрократической казуистикой. Она стала одной из значимых фигур III части «Дзядов».

Другая версия:
"сын директора гимназии Ян Молесон, с которого началась вся история, и его одноклассник Тир (в других источниках - Тюр), обвиненные ни много ни мало в организации покушения на Великого Князя, под воздействием примененных к подросткам розог сознались в том, что они и в самом деле собирались убить Константина Павловича "на станции, при перемене лошадей", и держали для этой цели два двуствольных заряженных пистолета. Молесон признался, что страшное решение убить брата царя принял, когда узнал, что по приказанию Константина Павловича «в Вильно терзают студентов». После этого Молесон сообщил следствию: «К тому же нам обоим жизнь и без того надоела, потому что я влюблен в сестру Тира, а Тир в мою, без взаимной любви с их стороны». Молесон и Тир были приговорены военным судом к смертной казни, замененной пожизненной каторгой в Забайкалье - после чего след этих подростков затерялся"

Факт тот, что подростка осудили на каторжные работы в Забайкалье, после чего его след потерялся и историки не знают, что дальше случилось с юношей. И вот внезапно какой-то Моллесон находится в Нерчинском заводе и в 1828 году встречается там с Сухиновым. Интересно, да? Прошло четыре года, юноше должно быть около 21-22 лет. Нигде не упомянуто о том, что одновременно с Сухиновым, Соловьевым и Мозалевским на Нерчинских рудниках в это время находился кто-то еще из политических (не уголовных) ссыльных. Никаких дальнейших следов юноши не имеется. Случайное ли это совпадение или это очередное свидетельство того, что две параллельные прямые - полонистика и декабристоведение - толком никогда не перекрещивались? Неужели никто никогда не обращал внимания на редкую фамилию?

Рассказ о поездке в Новогрудок был здесь: http://naiwen.livejournal.com/1490007.html
Давайте посмотрим на белорусскую родину великого литовского поэта Мицкевича? :)

( Посмотреть город?.. )

История местечка Тульчин. (взято из статьи "Дворец в Тульчине и истоки архитектуры классицизма в Украине", перевод с польского мой).

"Уманьщина принадлежала в течение длительного времени роду Калиновских... затем владения перешли в 1726 году к их дальнему родственнику Станиславу Потоцкому, воеводе бельскому. Тот в свою очередь подарил имения Франтишку Салезию Потоцкому, будущему воеводе волынскому, а с 1756 года воеводе киевскому... одному из богатейших польских магнатов в последние годы существования I Речи Посполитой. Этот подарок случился незадолго до смерти Станислава. Сохранилось забавное свидетельство Антония Хжонщевского, многолетнего секретаря Потоцких, рассказывающее о том, каким образом Францишек Салезий получил Уманьщину в подарок. Он (Франтишек Салезий) "возвращаясь из заграничного путешествия во французском платье узнал от одного реформата, пользующегося доверием бельского воеводы, что этот бездетный дядюшка дал ему понять, что обойдя всех прочих Потоцких, желал бы записать на него целую уманьскую волость и все свои владения передать ему (то есть Франтишку Салезию опять-таки) при условии, чтобы он не прекращал носить национальное платье. Салезий по совету упомянутого реформата появился у дядюшки, наряженный в польское платье, и в тот же мир получил Уманьщину".

Вот от таких мелочей зависит иногда судьба целых владений и регионов :)
История умалчивает о том, переоделся ли Франтишек Салезий обратно во французское платье сразу после того, как дарственная была оформлена :))

тут Любелия задала вопрос, вот в этом треде: http://lubelia.livejournal.com/1278522.html#comments
а именно какой такой покойный Ордынский упоминается в переписке Юшневских, бывшая ученица которого теперь взята на воспитание Юшневскими?
Я сломала себе всю голову, потому что по контексту это какой-то политический ссыльный (наверное?), а я знаю только одних политических ссыльных этого периода с такой фамилией - это братья Феликс и Кароль Ордынские, осужденные по процессу общества военных друзей в Белостоке, то есть вместе с Рукевичем и др.
Но если Рукевич, Игельстром и Вегелин оказались вместе с декабристами в Чите, а потом в Петровском заводе - то братья Ордынские и еще несколько человек оказались в крепостных работах в Западной Сибири. И по логике никак с Юшневскими пересекаться бы не могли.
Но факт, что вопрос Любелии заставил меня напрячь мозги и разыскать последние, совсем свежие публикации по судьбам членов Общества военных друзей, которые я пропустила полгода назад, когда готовилась к игре "Петровский завод".
И узнала я, между прочим, массу любопытных вещей.

А именно: Феликс Ордынский (это старший брат) - в "Алфавите декабристов" указано только, что он был переведен на Кавказ и в 41 году произведен в подпрапорщики. Дата его смерти в "Алфавите" не указана, дальнейший след о нем теряется.
А между тем новыми публикациями установлено, что в том же 1841 году Феликс Ордынский был убит в бою с горцами.
Таким образом, в 1842 году теоретически Юшневский мог бы писать о нем, как о "покойном Ордынском"
(Но, наверное, это все-таки не он, так как он был переведен на Кавказ еще в 36 году, с Юшневскими нигде и никак не пересекался и нигде не сказано, чтобы он занимался педагогической деятельностью - напротив, сказано про братьев, что они в крепостных работах, чтобы заработать себе на пропитание, выучились один столярному, а другой стекольному мастерству. Хотя с третьей стороны Феликс Ордынский сам по себе бывший педагог - преподаватель истории и географии в Белостокской гимназии)

Но есть информация еще более интересная! Дело в том, что вообще братьев Ордынских было четверо. То есть вот эти двое сосланы, а их третий брат - Марцелий Ордынский, "коллежский регистратор и почтовый чиновник в Белостоке". И вы знаете, на ком женился этот самый Марцелий Ордынский? Ни за что не догадаетесь. На Ксаверии Рукевич. Старшей из сестер Рукевич, которая отбыла год наказания в Гродненском монастыре, и которая считалась невестой Вегелина (а, помнится, перед игрой я пыталась вычислить, куда подевалась Ксаверия и записала ее на всякий случай в покойницы). Дата, когда поженились Марцелий Ордынский и Ксаверия Рукевич - неизвестна. В этом свете неожиданно по-новому предстает описанная в мемуарах Завалишина попытка Вегелина на каторге отравиться - вдруг он узнал о том, что его бывшая невеста вышла замуж и от огорчения решил покончить с собой? Во всяком случае было ясно, что там какая-то личная драма.
Дополнительная вишенка на тортике - Ордынские и Рукевичи - двоюродные родственники (то есть Ксаверия выходит замуж за двоюродного брата).

И у этих Ордынских есть еще четвертый брат, Леонард, который служит в 1830-е годы... вы не догадаетесь, где? В Петербурге - это одно, а главное - он секретарь А.Х.Бенкендорфа :) (ох уж этот XIX век, в котором возможно такое).
Пользуясь таковыми связями, он постоянно хлопочет о ссыльных братьях - и, в частности, благодаря его протекции Феликса переводят на Кавказ, а Каролю в конечном итоге дозволяют вступить в Сибири в гражданскую службу. После чего Кароль много лет служит в различных присутственных местах в Тобольске, Омске и Семипалатинске - в котором и остается после амнистии с огромным семейством на руках.

В общем, я не сумела помочь Любелии и не ответила на ее вопрос - но благодаря ее заданному вопросу узнала много интересного. Но печально то, что вся эта новая инфа опубликована в Белостоке (!), так что мы опять имеем дело с параллельными вселенными - так как российское декабристоведение и ссыльноведение, похоже, до сих пор не имеет об этих любопытных подробностях никакого понятия...

недавно изданный сборник "Национальное масонство. Валериан Лукасинский" под редакцией Виктории Сливовской.

Собственно, это впервые изданные документы следственного дела Валериана Лукасинского, вся дальнейшая переписка по его содержанию в Шлиссельбургской крепости и др.документы. Собрано по польским и русским архивам.

Я-то еще думала, доедет ли этот сборник до Исторички, а он прямо живьем попал ко мне в руки и всего за 20 злотых - потому что прекрасный nutuzh, с которым мы развиртуализировались, отвел меня прямо в магазин уцененных книг. Очень хорошее издание, и я потом из него обязательно что-нибудь поцитирую (ааа, прекрасный Осип Лепарский-младший в роли коменданта Шлиссельбургской крепости)

Вот, помнится, Любелия искала аутентичную музыку начала XIX века для игры "Петровский завод". А про Шимановскую-то все и забыли. И даже я не подумала, потому что была уверена, что от Шимановской осталась только личность, а никаких произведений сейчас и не исполняется.

На самом деле это была плодовитая композиторша, и одним движением руки удалось найти на ютубе довольно много современных записей ее произведений.

Вот, например:

Полонез фа-минор:



( Читать далее?.. )

Музыка Шимановской сегодня не показалась мне слишком интересной - такая типично салонная музыка своего времени. Учитывая, что уже в эти годы начинал выступать Шопен - это, конечно, небо и земля.
Но как примета времени - вероятно, имеет право на свою нишу в истории и культуре.

Любопытно оказались вплетены в историю судьбы ее детей (близнецы Хелена и Ромуальд, 1811 года рождения и Целина, 1812 года рождения). Сын стал инженером, но прожил не долго - умер в 1840 году.
Две дочери оказались связанными с судьбами круга филоматов.
Целина Шимановская вскоре после смерти матери выехала в Париж и там в 1834 году стала женой Адама Мицкевича. Судьба этого брака оказалась трагической: спустя несколько лет с Целиной случился первый припадок безумия, которые затем повторялись на протяжении почти двадцати лет. Несмотря на это, в браке успело родиться шестеро детей, а Мицкевич все годы преданно возился с полубезумной женой.
Вторая дочь, Хелена, вышла замуж за Франца Малевского - сына бывшего ректора Виленского университета, одного из ближайших друзей Мицкевича. Про Малевского, сделавшего успешную карьеру в Петербурге, я рассказывала "от персонажа" на Петровском заводе - так что кто там был, Истарни, например - вспомнят эту историю. Вкратце, Малевский стал успешным чиновником Министерства юстиции, одним из ближайших сподвижников Сперанского в деле кодификации российских законов. На своем служебном месте, так сказать, он сделал немало полезного для страны. При этом - лояльный, успешный, осторожный - больше никогда не принимал участия ни в какой конспиративной деятельности. Однако известно и другое его лицо: этот преуспевающий петербургский чиновник не боялся переписываться и поддерживать связь с бывшими друзьями молодости, разлетевшимися по ссылкам и эмиграциям. И в течение многих лет оказывал негласную помощь и поддержку вдове Рылеева и его дочери - потому что очень хорошо помнил о том, что именно Рылеев когда-то одним из первых поддержал ссыльных юношей-филоматов в Петербурге.