Едем в Понары (Панеряй) с Ольгой на такси, по дороге подбираем Индраю...

[raisadobkach]

наш водитель - как я говорю в таких случаях, лицо неопознанной национальности: он слушает русское радио и по телефону беседует с кем-то по-русски, но при этом он говорит по-русски очень плохо и с заметным акцентом. Возможно, он из Беларуси, здесь вроде много таких среди таксистов. На попытки объяснить ему, что мы едем в Панеряйский мемориал, он отвечает, что никакого мемориала не знает и может отвезти только, если мы ему скажем точный номер дома. К счастью, Индрая знает дорогу.
До самого мемориала на машине доехать нельзя, так как он с другой стороны железной дороги (точнее, можно, но сильно в объезд), поэтому переходим через железнодорожный мост и дальше идем пешком.
Однако, едва мы отошли метров 200 от моста, рядом с нами остановилась машина:
- Вы идете в мемориал? Садитесь, подвезу.
Женщина. Разговаривает с Индраей по-литовски (и Индрая говорит, что без акцента) - значит, местная. Но на голове у нее повязан платок, как у ортодоксальной еврейки. За короткую дорогу успевает расспросить, кто мы и какие у нас "личные дела" в Понарах. Я объясняю про себя, что конкретно в Понарах - нет, а в других местах - да.
- А в синагогу вечером придете? - спрашивает она с какой-то жадностью. Потом мы теряем ее из вида и не успеваем узнать, какие у нее здесь личные дела...

... В Понарском лесу - очень тихо. Здесь растут сосны - до неба, в тишине поют птицы и над головой - невероятная синева. Но рядом - железная дорога, и когда проходит поезд, гудящие рельсы создают особенную атмосферу ("гудят всю ночь, прощаясь, поезда...")
Рвы и холмы, холмы и рвы, все милосердно поросло травой.

Надпись на первой при входе мемориальной доске: "здесь нацистами убито около 100 тысяч человек, в том числе около 70 тысяч евреев".
Идем дальше этой страшной дорогой. Сразу за входом - польский мемориал. Партизаны Армии Крайовой, участники сопротивления и просто мирные жители, заложники и другие. На стене полукругом - длинный список имен - это, конечно, не все, только те, что сумели восстановить. Ловлю себя на том, что ищу в списке знакомые "девятнадцативечные" фамилии - но что можно сказать о многочисленных Высоцких или Домбровских? Таких фамилий - тысячи. Следующий памятник - добровольцам литовской дружины, расстрелянной гитлеровцами за неповиновение (печальная история - неудачная попытка коллаборационизма, затем излишняя проявленная самостоятельность - и вот такой итог). Погибшим здесь советским военнопленным. Литовцам, "казненным оккупантами в 1941 году" (тут никто из нас не понял, что имеется в виду, какие именно оккупанты: я спросила Индраю, расстреливала ли здесь также советская власть, ведь известны полигоны, где успели погулять и те, и другие - но нет, вроде бы здесь не расстреливала). Еще какие-то отдельные памятные камни, на некоторых надписи полустертые, едва читаемые...

Затем два самых высоких памятника - жертвам Холокоста и общий памятник "Жертвам нацистского террора".
Последний - это, кажется, единственный памятник, который стоит здесь с советских времен: надпись на русском языке, на верхушке звезда.

... Мы приехали к вечеру - похоже, что днем здесь была какая-то официальная церемония, почти у всех памятников зажжены свечи, лежат венки и цветы, перевязанные лентами разных стран. Литовские венки - желто-красно-зеленые, польские - бело-красные (здесь подобраны не только ленты, но и сами цветы). Бело-синие ленты - израильские, желто-голубые - украинские. Есть и российские венки. Еще один триколор, надпись: "от французского посольства".
... Только к памятнику советским военнопленным почему-то никто не положил цветы и не зажег свечи. "Может быть, потому, что здесь надпись только на литовском языке" (А действительно, почему? Памятник полякам поставило польское правительство, памятник евреям - еврейские общественные организации, а памятник советским военнопленным поставила Литва - это к вопросу об исторической памяти). "А может быть, к этому памятнику цветы принесут завтра. Здесь все соблюдают политические интересы - кто-то несет цветы 8-го мая, кто-то 9-го, каждый к своему памятнику - и не дай Бог, чтобы перепутать".
... Но мы свои принесенные свечи (спасибо Ольге, которая их купила) честно делим на всех погибших: ставим евреям, полякам, литовским националистам, пленным красноармейцам...
... Потому что именно так сегодня правильно...

Еще один памятник. "Здесь гитлеровцы сжигали трупы погибших". Вдали - поезда... Наверху - небо... а здесь гитлеровцы сжигали. Сто тысяч человек. Когда-нибудь этот невероятно красивый сосновый лес станет просто сосновым лесом. Земля и деревья забудут пережитый ужас.
Люди будут гулять здесь без мыслей о том, что они идут по человеческим костям...
Просто удивительно, какие обыденные разговоры можно вести в таком месте, говорим о чем-то совершенно постороннем - где и как завтра встречаемся, как пользоваться транспортной карточкой...
...На деревьях повсюду развешаны красно-белые ленточки. Я, не удержавшись, комментирую полу-ехидно, полу-восхищенно: "вот же активная нация". Когда мы уходили, приехал целый автобус - кажется, тоже с польской делегацией. А до них почти никого в лесу не было - кроме нас, бродили три-четыре человека.
... На обратном пути встречаем толстого деревенского кота. Пытаемся его подозвать на всех известных нам языках, но котик гордо не реагирует.

... чтобы никогда больше...

Comments

[kurt-bielarus.livejournal.com]

как я говорю в таких случаях, лицо неопознанной национальности: он слушает русское радио и по телефону беседует с кем-то по-русски, но при этом он говорит по-русски очень плохо и с заметным акцентом. Возможно, он из Беларуси, здесь вроде много таких среди таксистов.

На 90% "виленский поляк". Обычно родной белорусский, который разбавлен польскими словами.

[naiwen.livejournal.com]

виленские поляки по-другому говорят, я их тут тоже в количестве слышу. Вообще здесь как будто несколько разных диалектов, переходных между польским, белорусским и русским.