Еще кусочек славянской драмы...

(перепечатала сегодня, поэтому вывешиваю)

( ...Чернышев продолжает докапываться до фигурантов на тему, 'хотели одного Государя или всю Фамилию' )

А откуда проистекает столько ключевая разница в показаниях, я уже объясняла.

Еще письмо. Михаил Бестужев-Рюмин - императору Николаю.

(выкладываю в основном для Кати и для сравнения, перевод мой).

Государь,

С тех пор как я узнал о вашем благородном образе действий с Оболенским, я принял решение (и сообщил его генералю Толю) просить вас об аудиенции, чтобы я вам сделал наконец искреннее изложение состояния вещей, организации действия, о различных мнениях в Обществе, и о средствах, которое оно имело в своих руках. Я много наблюдал и хотел вам представить свои наблюдения. Единственная милость, о которой я хотел вас просить, это не принуждать меня называть вам людей – и напротив (в качестве компенсации) я имел намерение умолять Ваше Величество сделать меня ответственным за все, что могли бы замышлять члены Общества, к которому я принадлежал. Я верил и мне все еще кажется, что лидеры (вожди), которых можно использовать в революции, гораздо важнее людей, которые задумали этот проект и пустили его в действие. В мой план также входило бы говорить с вами о Польше, Малороссии, Курляндии и Финляндии. Все, что я знаю об этом (об упомянутом выше), важно чтобы вы также это знали. Это не простой перечень как в незапамятное время Великого Князя Константина и возможно Вашего Величества. Тем более что я вам клянусь, что я знаю лишь немногих членов Польского Общества, даже по именам, ввиду недоверия, которое всегда существовало между двумя Нациями, даже после заключения договора, и лица, которых я назвал генералу Левашову – это те, о которых я узнал, что они были членами, из моих разговоров с Ходкевичем (который не принадлежал более к Обществу с 1814). В моих деловых отношениях никогда не вставал вопрос о людях.
Позавчера вечером, принуждаемый назвать имена, подавленный ужасом от суровости Его Величества, я был как одуревший (одурманенный). Это не только страх смерти, который воздействовал на меня. Хотя люди и среди них Швейковский, могли бы вам засвидетельствовать, что лишь преклонение, которое я приносил моим родителям, привязывало меня к жизни, которая уже давно для меня обесцветилась. Но Государь, манера быть настолько строгим против меня, страх подвергнуть тому же других, уверенность, что это погрузит множество семей в отчаяние, все эти причины ввергли меня в упадок духа, из которого я сейчас с трудом выбрался, хотя чем более я думаю об этом, тем более я убежден, что бесполезные строгости вызовут у вас отвращение.
Государь, я вас умоляю предоставить мне еще одну аудиенцию – но милость, которую я вас прошу, это чтобы вы не хотели более меня запугивать. Размышляя о людях, Ваше Величество должен знать, что можно не страшиться смерти, и однако смущаться перед единственным человеком, не только тогда, когда говорят со своим монархом. Вы убедитесь, возможно, что не недостаток чувства есть черта моих действий, и что не прося ничего для себя, я сумею быть полезным для моей Страны, для которой вы можете быть благотворителем, сохраняя всю свою власть.
Я был бы сильно счастлив, если бы Ваше Величество соблаговолили допросить меня сами. Множество вещей, которые никогда не сумеют войти в допрос; что я не смог бы открыть вашим генералам – об этом я говорил бы подробно и долго с Вашим Величеством.

С полнейшей покорностью и с искренним раскаянием,

Государь,
Ваш подданный
Михаил Бестужев-Рюмин.
26 января 1826 года