![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
raisadobkachНачало здесь
Феля была красавицей неизвестной науке породы. Однажды ради интереса я отволокла ее в клуб и попросила определить породу и оформить карточку. Специалист-фелинолог покрутил котенка и так и эдак и записал «Порода – московская длинношерстная». Надо ли пояснять, что ни в каких каталогах пород ничего подобного не значится? J
Серая – но не того оттенка, который называется в каталогах «голубым», а такого… серо-стального, необыкновенно мохнатая, с жестковатой остистой шерстью и пышным подшерстком, крупная; она была воплощением кошачьего достоинства. Это была прежде всего ярко выраженная личность. Она держалась всегда очень независимо, но никогда – агрессивно. Лишних ласк не любила, на руки шла неохотно, но если уж оказалась на руках, то когтей не выпускала, а просто сидела пару минут, а потом тихо вырывалась. Дела свои делала на улице, приучилась очень быстро, и никогда не пачкала в доме. Была настолько чистоплотна, что даже с улицы никогда не приносила блох. Когда сидела дома, то любимым ее занятием было – позировать на телевизоре. Лежала она там обычно настолько неподвижно, что иногда даже трудно было заметить, что это – живая кошка, а не мягкая игрушка. На улице она тоже проявляла свой независимый и сильный характер – ее боялись окрестные домашние собаки, которых она лупцевала лапой по морде, а те в панике разбегались. Мы не боялись за нее, выпуская на улицу – думали, что уж Фелицата-то себя никогда не даст в обиду.
Только одного в своей жизни боялась Феля – ветеринарного врача, огромного, добродушного Лешу Баранникова. Дело в том, что в возрасте около года Фелька нагуляла котят, - но что-то пошло, видимо, неудачно, и спохватились, когда началось маточное заражение. Пришлось делать экстренную операцию, а после нее – долгие перевязки и уколы антибиотиков. Фелька от Леши забивалась под диван, но ее вытаскивали и делали уколы. Через некоторое время страх перешел в другую форму – она не пыталась убежать, но словно бы застывала, смотрела в ужасе остекленевшими глазами, и изо рта у нее начинала бежать струйка слюны. И даже еще спустя год, даже просто встретив Лешу на улице (мы были соседи), она замирала все в том же приступе безумного ужаса, заставлявшего ее цепенеть, смотреть нездешним взглядом и пускать слюнку.
Ей было около двух лет, когда она, как обычно, ушла утром гулять во двор. Вечером мы ее позвали, но она не подошла. Нас это не встревожило – она и раньше нередко оставалась ночевать на улице, но потом всегда приходила. Однако в тот вечер я все-таки хотела загнать ее домой – но у меня ночевала подруга, мы заболтались и я не вышла во двор. Потом, уже годы спустя, не могла себе этого простить. Поздно вечером, укладываясь спать, мы слышали, как во дворе брехали и рычали собаки.
Утром Феля не вернулась. Днем мать забила тревогу. Фелю искали и нашли совсем рядом, во дворе. Ее растерзала стая бродячих собак. Не тех домашних, ленивых, сытых, которых она била лапой по морде и чувствовала себя хозяйкой двора, - а бездомных, голодных, остервеневших. Потом говорили, что кто-то видел это – но сделать ничего не смог. Да и что можно сделать против разъяренной своры. Фельку похоронили тихо, во дворе – и дали слова никогда больше не держать кошек.
Но продержались недолго. Без кошки было грустно и пусто. Я поехала на Птичку «посмотреть» (вообще я подумывала про собаку), и вернулась с котенком. Продававшая хозяйка меня уверяла, что утопит всех непроданных котят. Этого мое сердце выдержать не могло. Это было, по-видимому, создание с намеками на породу, но при этом жалкое и ободранное. Было оно такое голодное, что поначалу жрало все – кашу, суп, овощи. Но потом обнаглело. Существо оказалось женского полу. Отмытое и откормленное, оно оказалось кошкой необыкновенно красивой, трехцветной, «черепахового» окраса, которую специалисты в котячьем клубе определили как «помесь персидской и сибирской кошки». У нее была повышенная мохнатость и огромные, ярко-оранжевые глаза, как у настоящей персидской кошки, только морда не такая приплюснутая. Кошку назвали Зоськой.
Неделю или две спустя с той же Птички я приволокла месячного щенка ньюфаундленда. Ньюфку назвали «Ада Шерстолап» – в честь только что прочитанного кистямуровского перевода ВК. Впрочем, так официально дома ее никогда не звали. Звали – Ада, Адочка, Адуся, Дуся, Дусяша…
Так началась наша долгая жизнь с Дусей и Зосей. Про Дуську я здесь писать не буду, это отдельная тема. Зоська прожила у нас дольше других кошек – целых восемь лет. Дуська ушла на год раньше. Нельзя сказать, что звери по-настоящему дружили – но они взаимодействовали. Они выросли вместе, и считали свое совместное проживание в одной квартире совершенно естественным. Они очень забавно ревновали хозяев друг к другу, напрашиваясь на ласку и внимание – одна подсунет морду, тут же и другая лезет тебе под руку. Когда они капризничали в еде, я меняла местами миски. И происходило чудо – капризная кошка начинала истово жрать из собачьей миски, вероятно, искренне уверенная в том, что дерзкой сопернице достается самое вкусное. С Дусей было проще – пока она не болела, жрала все подряд, так что иногда подчистую съедала и свою, и котячью порцию.
Особенно забавно было наблюдать за щенками и котятами. Дуська трогательно помогала выхаживать Зоськиных котят, и когда трехнедельные едва открывшие глаза крохи ползали по огромной собаке, я знала, что Дуська их не обидит и даже не придавит. А Зоська тоже принимала деятельное участие в воспитании Дуськиных щенков, которые в месячном возрасте уже были больше нее.
Зоська была странная кошка, и, уж во всяком случае, совершенно не похожая на Фельку. Я иногда говорила, что в ней нет ничего кошачьего – никакой независимости, «самости»… Чем-то она напоминала по характеру собаку, только такую… очень зависимую собаку. Мать называла ее приживалкой. Она была мелкая – и по размерам, и по душевному, если так можно выразиться, складу. Очень ласковая – лезла на руки, могла часами сидеть на коленях, и также, часами, урчала подобно трактору. Но при этом какой-то настоящей преданности в ней, по-видимому, не было. Хуже всего было то, что она была мстительна. Мать она любила, а вот с отцом у нее возникло полное взаимонепонимание. Отец любил покойную Фельку, очень переживал, когда она погибла, и новую кошку в доме не воспринял. К тому же его любимицей была Дуська. Зоська, видимо, ревновала и в отместку, исподтишка, делала довольно заметные гадости – в частности, регулярно метила отцовский диван и отцовские тапочки. Надо заметить, что отцовской любви к ней это, соответственно, не прибавляло. Образовался замкнутый круг, который мы так и терпели все восемь лет.
После трагической гибели Фельки мы решили Зоську на улицу вообще не выпускать. Она не гуляла, а когда ей захотелось кота, мы решили поставить котопроизводство на научную основу. Поскольку Зоська была красивой полукровкой, то породистым котам-производителям считалось не зазорно оплодотворить такую красавицу, хотя и без родословной. Я шла на выставку и договаривалась с хозяевами какого-нибудь роскошного персидского кота, страдавшего от недостатка кошачьей любви и ласки.
Первая попытка, как мне сейчас припоминается, окончилась неудачей. Дурочка Зоська, притащенная на квартиру к кавалеру, забилась с перепугу под диван и там просидела все трое суток. Напрасно кавалер пел серенады своей даме, сводя с ума хозяев дивными звуками кошачьей песни. В следующий раз пришлось найти жениха порешительнее. Первым котом, добившимся Зоськиной благосклонности, оказался белый перс. Благодарная невеста родила пятерых котят весьма разнообразного окраса – двух чисто белых, двух серебристо-черных и одну черепаховую кошечку, весьма похожую на мамашу. Котят я пристраивала на работе (как раз недавно я туда устроилась), и от этого первого поколения котят пошла целая династия кошек фирмы «СЕВКО». В частности, на фирму оказались пристроенными две кошечки – белая Тася и черепаховая Пуся. Таська попала не к абы кому, а к нашему директору. Директор, хороший дядька, но бездетный, привязался к кошке, как к родной дочери. В первые годы, сидя на секретарском телефоне, я порой слышала трогательные разговоры, когда директор обсуждал со своей женой подробности о том, как Тася пописала и покакала. Не зная, о ком они говорят, можно было быть в полной уверенности, что речь идет о ребенке. Увы, белую Таську постигла печальная судьба многих белых кошек – она оказалась глухая. Ее жизненному благополучию в директорском доме это, впрочем, не помешало: все эти годы ее холили и лелеяли. Но ее попытка родить закончилась появлением нескольких котят – всех чисто белых и абсолютно глухих L Кажется, после этого ее стерилизовали, а впрочем, я точно не знаю. Вроде бы Таська жива и поныне.
От Пуси же, попавшей в руки одного из наших менеджеров, пошла целая династия. Сама Пуся прожила не долго, но у нее была дочь – тоже Пуся. А, когда я увидела фотографию одного из Пуськиных сыновей, мне стало слегка дурно: на фото красовался роскошный кот, уже фактически неотличимый от породистого персидского, дымчато-голубой, при этом совершенно фантастических размеров. Персидские кошки вообще-то крупные, но это был не просто крупный кот, а настоящий монстр. Я до сих пор не понимаю, как мелкая (в мамашу Зоську) Пуська могла произвести на свет подобное. Хозяин кота, наш водитель Уметбаев, добродушный татарин, плоховато говоривший по-русски, с гордостью продемонстрировал мне эту фотку и сообщил, что ЭТО весит 13 килограмм. И что он мне очень благодарен за то, что моя кошка оказалась такой дивной производительницей.
Удивительно, что и по сей день, хотя уж и Зоськи пять лет, как нет в живых, ко мне иногда подходят старые сотрудники фирмы, и рассказывают про Зоськиных детей, внуков и правнуков…
В дальнейшем Зоськиным постоянным женихом стал рыжий персидский кот одного из наших сотрудников, жившего неподалеку в Люберцах. От него она еще три раза приносила котят, хотя помногу больше не рожала – один раз был один котенок, другой раз, кажется, три…
С последними ее родами возникли проблемы. Она была уже не очень молода – семь с лишним лет; в общем, она перенашивала. Именно тогда я узнала о том, что современная ветеринария – это не столько наука, сколько искусство гадания на кофейной гуще. Кошку велели тащить на узи. Мы и потащили – в хорошую клинику на Россолимо. Там сделали узи и сообщили, что у нее один котенок, крупный, но ничего страшного. А вообще, если через пару дней не родит, то можно сделать и кесарево. Встревожившись, мы увезли кошку домой. Вечером мы вызвали ветеринара, он ввел ей стимулятор, и в итоге она родила сама пятерых котят, из них трое мертвых. Выяснилось, что она перехаживала потому, что один крупный котенок застрял в проходе и задохнулся там, так что она никак не могла его вытолкнуть. Все это было очень рискованно, и стимуляция в таких условиях была рискованной. Когда потом мы звонили в клинику и спрашивали, каким образом они ухитрились пять котят принять за одного котенка, они нам сказали: «Ну, понимаете, котята мелкие, лапки там всякие, головки накладываются одна на другую, вот мы и посчитали неправильно».
Когда мы пристроили двух выживших котят, то поняли, что рожать ей больше нельзя. Чтобы не орала, решили с опозданием стерилизовать. Операция прошла нормально, и весной мы впервые за почти восемь лет Зоськиной жизни решились взять ее на дачу. (До этого мы никогда не возили ее на дачу, опасаясь, что там она сможет нагулять котят не от приличного персидского жениха, а от какого-нибудь дворового Барсика, и мы не сможем потом пристроить котят). Это оказалось роковым решением – робкая Зоська первые пару дней панически боялась дачи, а через несколько дней, со страху… сбежала. И не вернулась. Мы ее искали, мы обвешивали городок Воскресенск трагическими объявлениями – все напрасно! Что с ней стало – нам неизвестно. Избалованная домашняя кошка, неприспособленная к улице, вообще к любой независимой жизни, она могла стать легкой добычей и собак, и злых людей… вряд ли она выжила. Хотя все эти годы я смутно надеялась на то, что красивую кошку просто кто-нибудь подобрал и пристроил. И теперь она урчит на коленях какого-нибудь другого незадачливого хозяина, а вечерами тайком гадит ему в тапочки.
После Зоськи в Москве у нас пять лет не было никаких животных. А в Воскресенске на даче все эти годы жил плебейский кот по имени Рыжик. Впрочем, «жил» - громко сказано. Рыжик – приблуда, бродяга, кот-захожанин. Покормится, почистится, отоспится в домашних условиях – и снова на улицу. Зимой его прикармливали квартиранты. Рыжик пропадал и по неделе, и по месяцу, но потом обычно возвращался. В прошлом году он пропал окончательно. Пришел неизвестно откуда, и неизвестно куда ушел.
Историю Ракетки я здесь уже писала, поэтому не буду повторяться. Памятуя про редкую малоизученную породу "московская длинношерстная", я определила породу Ракетки как "балинезийская подмосковная помоечная". Она исключительно похожа на редкую породу кошек - балинезийскую; иначе говоря сиамскую кошку с удлиненной шерстью (не путать с персидским колор-пойнтом и с невской маскарадной!). Откуда такое создание уродилось у серой помоечной кошки - науке неизвестно. Ракетка - злая и глупая красавица. Но уж какая есть, и раз уж мы ее взяли, то теперь не выбросим. К счастью, она все-таки приучилась ходить в лоточек. Между прочим, я подумываю над тем, чтобы не стерилизовать дурочку, а ради улучшения поголовья фэндомских котов, скрестить ее с котом Этцелем.:) Если жених согласится на такую злобную невесту, конечно.:)
Феля была красавицей неизвестной науке породы. Однажды ради интереса я отволокла ее в клуб и попросила определить породу и оформить карточку. Специалист-фелинолог покрутил котенка и так и эдак и записал «Порода – московская длинношерстная». Надо ли пояснять, что ни в каких каталогах пород ничего подобного не значится? J
Серая – но не того оттенка, который называется в каталогах «голубым», а такого… серо-стального, необыкновенно мохнатая, с жестковатой остистой шерстью и пышным подшерстком, крупная; она была воплощением кошачьего достоинства. Это была прежде всего ярко выраженная личность. Она держалась всегда очень независимо, но никогда – агрессивно. Лишних ласк не любила, на руки шла неохотно, но если уж оказалась на руках, то когтей не выпускала, а просто сидела пару минут, а потом тихо вырывалась. Дела свои делала на улице, приучилась очень быстро, и никогда не пачкала в доме. Была настолько чистоплотна, что даже с улицы никогда не приносила блох. Когда сидела дома, то любимым ее занятием было – позировать на телевизоре. Лежала она там обычно настолько неподвижно, что иногда даже трудно было заметить, что это – живая кошка, а не мягкая игрушка. На улице она тоже проявляла свой независимый и сильный характер – ее боялись окрестные домашние собаки, которых она лупцевала лапой по морде, а те в панике разбегались. Мы не боялись за нее, выпуская на улицу – думали, что уж Фелицата-то себя никогда не даст в обиду.
Только одного в своей жизни боялась Феля – ветеринарного врача, огромного, добродушного Лешу Баранникова. Дело в том, что в возрасте около года Фелька нагуляла котят, - но что-то пошло, видимо, неудачно, и спохватились, когда началось маточное заражение. Пришлось делать экстренную операцию, а после нее – долгие перевязки и уколы антибиотиков. Фелька от Леши забивалась под диван, но ее вытаскивали и делали уколы. Через некоторое время страх перешел в другую форму – она не пыталась убежать, но словно бы застывала, смотрела в ужасе остекленевшими глазами, и изо рта у нее начинала бежать струйка слюны. И даже еще спустя год, даже просто встретив Лешу на улице (мы были соседи), она замирала все в том же приступе безумного ужаса, заставлявшего ее цепенеть, смотреть нездешним взглядом и пускать слюнку.
Ей было около двух лет, когда она, как обычно, ушла утром гулять во двор. Вечером мы ее позвали, но она не подошла. Нас это не встревожило – она и раньше нередко оставалась ночевать на улице, но потом всегда приходила. Однако в тот вечер я все-таки хотела загнать ее домой – но у меня ночевала подруга, мы заболтались и я не вышла во двор. Потом, уже годы спустя, не могла себе этого простить. Поздно вечером, укладываясь спать, мы слышали, как во дворе брехали и рычали собаки.
Утром Феля не вернулась. Днем мать забила тревогу. Фелю искали и нашли совсем рядом, во дворе. Ее растерзала стая бродячих собак. Не тех домашних, ленивых, сытых, которых она била лапой по морде и чувствовала себя хозяйкой двора, - а бездомных, голодных, остервеневших. Потом говорили, что кто-то видел это – но сделать ничего не смог. Да и что можно сделать против разъяренной своры. Фельку похоронили тихо, во дворе – и дали слова никогда больше не держать кошек.
Но продержались недолго. Без кошки было грустно и пусто. Я поехала на Птичку «посмотреть» (вообще я подумывала про собаку), и вернулась с котенком. Продававшая хозяйка меня уверяла, что утопит всех непроданных котят. Этого мое сердце выдержать не могло. Это было, по-видимому, создание с намеками на породу, но при этом жалкое и ободранное. Было оно такое голодное, что поначалу жрало все – кашу, суп, овощи. Но потом обнаглело. Существо оказалось женского полу. Отмытое и откормленное, оно оказалось кошкой необыкновенно красивой, трехцветной, «черепахового» окраса, которую специалисты в котячьем клубе определили как «помесь персидской и сибирской кошки». У нее была повышенная мохнатость и огромные, ярко-оранжевые глаза, как у настоящей персидской кошки, только морда не такая приплюснутая. Кошку назвали Зоськой.
Неделю или две спустя с той же Птички я приволокла месячного щенка ньюфаундленда. Ньюфку назвали «Ада Шерстолап» – в честь только что прочитанного кистямуровского перевода ВК. Впрочем, так официально дома ее никогда не звали. Звали – Ада, Адочка, Адуся, Дуся, Дусяша…
Так началась наша долгая жизнь с Дусей и Зосей. Про Дуську я здесь писать не буду, это отдельная тема. Зоська прожила у нас дольше других кошек – целых восемь лет. Дуська ушла на год раньше. Нельзя сказать, что звери по-настоящему дружили – но они взаимодействовали. Они выросли вместе, и считали свое совместное проживание в одной квартире совершенно естественным. Они очень забавно ревновали хозяев друг к другу, напрашиваясь на ласку и внимание – одна подсунет морду, тут же и другая лезет тебе под руку. Когда они капризничали в еде, я меняла местами миски. И происходило чудо – капризная кошка начинала истово жрать из собачьей миски, вероятно, искренне уверенная в том, что дерзкой сопернице достается самое вкусное. С Дусей было проще – пока она не болела, жрала все подряд, так что иногда подчистую съедала и свою, и котячью порцию.
Особенно забавно было наблюдать за щенками и котятами. Дуська трогательно помогала выхаживать Зоськиных котят, и когда трехнедельные едва открывшие глаза крохи ползали по огромной собаке, я знала, что Дуська их не обидит и даже не придавит. А Зоська тоже принимала деятельное участие в воспитании Дуськиных щенков, которые в месячном возрасте уже были больше нее.
Зоська была странная кошка, и, уж во всяком случае, совершенно не похожая на Фельку. Я иногда говорила, что в ней нет ничего кошачьего – никакой независимости, «самости»… Чем-то она напоминала по характеру собаку, только такую… очень зависимую собаку. Мать называла ее приживалкой. Она была мелкая – и по размерам, и по душевному, если так можно выразиться, складу. Очень ласковая – лезла на руки, могла часами сидеть на коленях, и также, часами, урчала подобно трактору. Но при этом какой-то настоящей преданности в ней, по-видимому, не было. Хуже всего было то, что она была мстительна. Мать она любила, а вот с отцом у нее возникло полное взаимонепонимание. Отец любил покойную Фельку, очень переживал, когда она погибла, и новую кошку в доме не воспринял. К тому же его любимицей была Дуська. Зоська, видимо, ревновала и в отместку, исподтишка, делала довольно заметные гадости – в частности, регулярно метила отцовский диван и отцовские тапочки. Надо заметить, что отцовской любви к ней это, соответственно, не прибавляло. Образовался замкнутый круг, который мы так и терпели все восемь лет.
После трагической гибели Фельки мы решили Зоську на улицу вообще не выпускать. Она не гуляла, а когда ей захотелось кота, мы решили поставить котопроизводство на научную основу. Поскольку Зоська была красивой полукровкой, то породистым котам-производителям считалось не зазорно оплодотворить такую красавицу, хотя и без родословной. Я шла на выставку и договаривалась с хозяевами какого-нибудь роскошного персидского кота, страдавшего от недостатка кошачьей любви и ласки.
Первая попытка, как мне сейчас припоминается, окончилась неудачей. Дурочка Зоська, притащенная на квартиру к кавалеру, забилась с перепугу под диван и там просидела все трое суток. Напрасно кавалер пел серенады своей даме, сводя с ума хозяев дивными звуками кошачьей песни. В следующий раз пришлось найти жениха порешительнее. Первым котом, добившимся Зоськиной благосклонности, оказался белый перс. Благодарная невеста родила пятерых котят весьма разнообразного окраса – двух чисто белых, двух серебристо-черных и одну черепаховую кошечку, весьма похожую на мамашу. Котят я пристраивала на работе (как раз недавно я туда устроилась), и от этого первого поколения котят пошла целая династия кошек фирмы «СЕВКО». В частности, на фирму оказались пристроенными две кошечки – белая Тася и черепаховая Пуся. Таська попала не к абы кому, а к нашему директору. Директор, хороший дядька, но бездетный, привязался к кошке, как к родной дочери. В первые годы, сидя на секретарском телефоне, я порой слышала трогательные разговоры, когда директор обсуждал со своей женой подробности о том, как Тася пописала и покакала. Не зная, о ком они говорят, можно было быть в полной уверенности, что речь идет о ребенке. Увы, белую Таську постигла печальная судьба многих белых кошек – она оказалась глухая. Ее жизненному благополучию в директорском доме это, впрочем, не помешало: все эти годы ее холили и лелеяли. Но ее попытка родить закончилась появлением нескольких котят – всех чисто белых и абсолютно глухих L Кажется, после этого ее стерилизовали, а впрочем, я точно не знаю. Вроде бы Таська жива и поныне.
От Пуси же, попавшей в руки одного из наших менеджеров, пошла целая династия. Сама Пуся прожила не долго, но у нее была дочь – тоже Пуся. А, когда я увидела фотографию одного из Пуськиных сыновей, мне стало слегка дурно: на фото красовался роскошный кот, уже фактически неотличимый от породистого персидского, дымчато-голубой, при этом совершенно фантастических размеров. Персидские кошки вообще-то крупные, но это был не просто крупный кот, а настоящий монстр. Я до сих пор не понимаю, как мелкая (в мамашу Зоську) Пуська могла произвести на свет подобное. Хозяин кота, наш водитель Уметбаев, добродушный татарин, плоховато говоривший по-русски, с гордостью продемонстрировал мне эту фотку и сообщил, что ЭТО весит 13 килограмм. И что он мне очень благодарен за то, что моя кошка оказалась такой дивной производительницей.
Удивительно, что и по сей день, хотя уж и Зоськи пять лет, как нет в живых, ко мне иногда подходят старые сотрудники фирмы, и рассказывают про Зоськиных детей, внуков и правнуков…
В дальнейшем Зоськиным постоянным женихом стал рыжий персидский кот одного из наших сотрудников, жившего неподалеку в Люберцах. От него она еще три раза приносила котят, хотя помногу больше не рожала – один раз был один котенок, другой раз, кажется, три…
С последними ее родами возникли проблемы. Она была уже не очень молода – семь с лишним лет; в общем, она перенашивала. Именно тогда я узнала о том, что современная ветеринария – это не столько наука, сколько искусство гадания на кофейной гуще. Кошку велели тащить на узи. Мы и потащили – в хорошую клинику на Россолимо. Там сделали узи и сообщили, что у нее один котенок, крупный, но ничего страшного. А вообще, если через пару дней не родит, то можно сделать и кесарево. Встревожившись, мы увезли кошку домой. Вечером мы вызвали ветеринара, он ввел ей стимулятор, и в итоге она родила сама пятерых котят, из них трое мертвых. Выяснилось, что она перехаживала потому, что один крупный котенок застрял в проходе и задохнулся там, так что она никак не могла его вытолкнуть. Все это было очень рискованно, и стимуляция в таких условиях была рискованной. Когда потом мы звонили в клинику и спрашивали, каким образом они ухитрились пять котят принять за одного котенка, они нам сказали: «Ну, понимаете, котята мелкие, лапки там всякие, головки накладываются одна на другую, вот мы и посчитали неправильно».
Когда мы пристроили двух выживших котят, то поняли, что рожать ей больше нельзя. Чтобы не орала, решили с опозданием стерилизовать. Операция прошла нормально, и весной мы впервые за почти восемь лет Зоськиной жизни решились взять ее на дачу. (До этого мы никогда не возили ее на дачу, опасаясь, что там она сможет нагулять котят не от приличного персидского жениха, а от какого-нибудь дворового Барсика, и мы не сможем потом пристроить котят). Это оказалось роковым решением – робкая Зоська первые пару дней панически боялась дачи, а через несколько дней, со страху… сбежала. И не вернулась. Мы ее искали, мы обвешивали городок Воскресенск трагическими объявлениями – все напрасно! Что с ней стало – нам неизвестно. Избалованная домашняя кошка, неприспособленная к улице, вообще к любой независимой жизни, она могла стать легкой добычей и собак, и злых людей… вряд ли она выжила. Хотя все эти годы я смутно надеялась на то, что красивую кошку просто кто-нибудь подобрал и пристроил. И теперь она урчит на коленях какого-нибудь другого незадачливого хозяина, а вечерами тайком гадит ему в тапочки.
После Зоськи в Москве у нас пять лет не было никаких животных. А в Воскресенске на даче все эти годы жил плебейский кот по имени Рыжик. Впрочем, «жил» - громко сказано. Рыжик – приблуда, бродяга, кот-захожанин. Покормится, почистится, отоспится в домашних условиях – и снова на улицу. Зимой его прикармливали квартиранты. Рыжик пропадал и по неделе, и по месяцу, но потом обычно возвращался. В прошлом году он пропал окончательно. Пришел неизвестно откуда, и неизвестно куда ушел.
Историю Ракетки я здесь уже писала, поэтому не буду повторяться. Памятуя про редкую малоизученную породу "московская длинношерстная", я определила породу Ракетки как "балинезийская подмосковная помоечная". Она исключительно похожа на редкую породу кошек - балинезийскую; иначе говоря сиамскую кошку с удлиненной шерстью (не путать с персидским колор-пойнтом и с невской маскарадной!). Откуда такое создание уродилось у серой помоечной кошки - науке неизвестно. Ракетка - злая и глупая красавица. Но уж какая есть, и раз уж мы ее взяли, то теперь не выбросим. К счастью, она все-таки приучилась ходить в лоточек. Между прочим, я подумываю над тем, чтобы не стерилизовать дурочку, а ради улучшения поголовья фэндомских котов, скрестить ее с котом Этцелем.:) Если жених согласится на такую злобную невесту, конечно.:)
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2004-11-17 04:21 pm (UTC)no subject
Date: 2004-11-18 03:37 am (UTC)Но я могла запамятовать.:)
Может, я в ЖЖ уже где-то что-то писала.
no subject
Date: 2004-11-18 03:56 pm (UTC)no subject
Date: 2004-11-18 04:57 pm (UTC)