![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
raisadobkach...В 1826 году в городе Верхнеуральске на Оренбургской линии произошла встреча двух ссыльных: Алексея Васильевича Веденяпина - бывшего прапорщика 9-й артиллерийской бригады, бывшего члена "Общества соединенных славян" - и Алоизия Песляка, бывшего литовского гимназиста, участника кружка "Черные братья". Почему я именно сейчас хочу рассказать эту историю? Потому что меня в очередной раз задел посторонний пост во френд-ленте с посылом о том, что в революционное движение всегда пополнялось юными восторженными идиотами, не нашедшими смысла жизни.
На самом деле (тут можно, конечно, дополнительно поспорить о том, являлись ли организации 1820-х годов именно революционными, а их участники - революционерами, но во всяком случае мы можем говорить о том или ином оттенке "оппозиционности") - так вот, на самом деле судьбы "периферии" тайных обществ, захваченных третьим, четвертым эшелоном, в том числе людей очень юных и как будто бы почти случайных, иногда наводят на любопытные размышления. Вопреки распространенной в наше время точке зрения о том, что в революционеры шли или восторженные дураки или преступники и подонки, я на довольно большом массиве примеров утверждаю, что по крайней мере в девятнадцатом веке конкретно в Российской империи в тайные общества и оппозиционные движения шли лучшие - наиболее честные, порядочные, чувствительные к несправедливости, лучше других осознающие "жить не по лжи". Это не значит, разумеется, что в других кругах общества честных и порядочных людей не было и что выбор революционера - единственный правильный выбор жизненного пути. Но вот хотите верьте, хотите нет - но концентрация хороших людей именно в тайных обществах, в политической ссылке - значительно выше, причем эти маркеры в какой-то степени остаются с человеком всю жизнь: продолжает ли он активную нелегальную антиправительственную деятельность, становится ли легальным общественным деятелем или вообще уходит сугубо в частную жизнь. И вот иногда смотришь на каких-то людей как будто бы совершенно случайных, оказавшихся в водовороте событий по юной наивности или нелепому стечению обстоятельств, попавших под жернов исключительно по причине бюрократической параноидальности системы - и вот, прослеживая их дальнейшую судьбу, как живут, как взаимодействуют с окружающим миром, и внезапно понимаешь, что человек-то был не такой уж случайный. Есть, есть этот маркер, этот "свет внутри", это ощущение внутреннего стержня.
Итак, двое юных ссыльных.
Братья Веденяпины, Аполлон и Алексей, члены "Общества соединенных славян" (о котором так много писала весь прошлый год, а вот до Веденяпиных рассказ не добрался) - погодки, в 1825 году им соответственно 22 и 21 год (а тем родителям, которые назвали своего сына Аполлон Веденяпин, нужно сделать что-нибудь плохое, я полагаю. Почему-то сразу вспоминается, что когда-то давно у родителей на заводе работали близнецы, брат и сестра Марс и Венера Хреновы). Семейство Веденяпиных - родом из Тамбовской губернии, и в целом их социальный облик отлично вписывается в картину соединенных славян: "за отцом и его братом 20 душ", всего же у родителей Веденяпиных было семеро детей, из них шесть сыновей, которых распихали по кадетским корпусам. Аполлон попал во второй кадетский корпус (где учились также многие другие будущие славяне, в частности Бечаснов, Громницкий и Андреевич), Алексей же, младший, оказался в первом кадетском корпусе (в первом кадетском корпусе в свое время учился Рылеев, но был выпущен оттуда гораздо раньше). В дальнейшем этот рассказ будет посвящен в основном Алексею Веденяпину
(Аполлон, вероятно, заслуживает когда-нибудь отдельного рассказа - но дело в том, что Аполлон, осужденный по 8-му разряду и оказавшийся в сибирской ссылке, был человек с очень тяжелым характером и с остальной политической ссылкой своего времени взаимодействовал плохо. Алексей же, как увидим дальше, оказался человеком очень ясным и позитивным)
Алексей Веденяпин, судя по всему, был принят в Соединенные славяне уже во время Лещинских лагерей. Как он сам показывал на следствии, он присутствовал всего лишь на одном совещании: "В 1825 году, при сборе корпуса под Лещиным, я нечаянно зашел в деревне Млинищах к Горбачевскому, где нашел большое собрание. Все лица, здесь находящиеся, встретили меня весьма сухо, и наконец Горбачевский объявил мне, что я должен поклясться взойти в их тайное общество или быть стерту с лица земли. Обещание я сие им дал и узнал, что намерение общества было ввести в государстве конституцию". В другом месте: "они все приняли меня очень хладнокровно и даже сурово, вскоре за мною пришли еще несколько человек и Бестужев, и как я был еще там, то они требовали клятву, если не вступить в их общество, то молчать, по любопытству я дал клятву".
"Бестужев изъяснял, сколько помню, притеснение дворян и нижний класс, злоупотребление чинов, неправедность взысканий и решительные конфирмации (по коим тысячи благородных пострадало) предоставлены одному такому дворянину и иноземцу, посему необходимость требования Конституции (выделено в оригинале самим Алексеем - РД), потом советовал лучше обходиться с нижними чинами, что они подобные люди же, но природа оледенила чувства их. Наконец, сняв с груди образ, просил клятвы, ежели не в верности, то в молчании, меня просили еще раз, и я вторично дал клятву. Я хранил тайну общества, но не содействовал. Я видел брата, который при конце собрания... пришел туда, и не мог предать его, но сколь давно в обществе, знал ли он или нет все тайны, я не слышал от него... Но все не мог решиться видеть гибель его, и теперь одно уверение его превосходительства господина генерал-адъютанта Левашева в признании брата заставили меня наименовать его".
Из дальнейшего разбирательства, однако, выясняется, что все было не совсем так - и Алексей на собрании оказался не совсем уж случайно, и собрание было не единственное. Со слов Горбачевского, Алексея Веденяпина привел Иван Киреев (еще ранее принятый Борисовым в общество; Аполлона же Веденяпина принял также еще до Лещинских лагерей Александр Пестов). Киреев показания Горбачевского подтвердил, причем оба заметили, что Аполлон был недоволен тем, что Киреев принял его младшего брата, так как "надеялся уберечь его". Дальше мы можем узнать о том, что именно на квартире братьев Веденяпиных в Житомире (братья были переведены из 9-й артбригады в штаб-квартиру 3-го корпуса для преподавания в артиллерийской школе) происходило уже известное нам совещание, на котором Илья Иванов и Киреев встретились с приехавшим Андреем Борисовым и дали ему письма и поручения в полки, для оказания поддержки восставшему Черниговскому полку (см., в частности, историю Ильи Иванова). В дальнейшем на следствии оба брата категорически утверждали, что ничего о целях поездки Андрея Борисова не знали, никаких писем не видели, никаких решений не принимали и вообще почти сразу покинули помещение. Так ли это было на самом деле - проверить сейчас, разумеется, невозможно (тем более, что бухгалтер, "почтальонский сын" Илья Иванов оказался одним из самых крепких орешков для следствия и информации из него выудили немного).
На всем протяжении следствия Алексей продолжал утверждать, что никаких вольнодумных мыслей не имел, о восстании и цареубийстве слыхом не слыхивал и если и хранил молчание - то исключительно по данной случайно клятве. "Как начал помнить себя, ни одна вольнодумческая и либеральная мысль не входила ко мне; будучи привержен к отечественной религии... верным моему долгу, последователем установленного порядка предков, я всегда имел цель стараться быть на виду моего начальства от самого детства (чего удаляется вольнодумец), я был счастлив - одобрение и похвала были мне всегда воздаянием за мои старания и в трудах успехи..."
"Итак, ежели бы я был человеком худой нравственности, невнимателен к обязанности, любителем беспорядков, врагом власти, стал ли бы я стараться быть всегда пред глазами начальников? Для чего я брал самовольно должности, требующие трудов и послушания? Для чего я просился туда, куда других назначали? Либерал ищет удаления, устранения от всякой власти! Он избегает трудов. Как я, быв вольнодумен, мог учить повиновению подчиненных? Нет! Я не был им, ибо нигде принуждение не водило мною в занятиях, но желание!.."
(вся эта тирада кажется такой нарочито пафосной и тщательно продуманной, что невольно наводит на мысль о том, что юноша долго думал о том, как бы ему получше выкрутиться - действительно, у лиц, "малозамешанных", в отличие от руководителей тайных обществ и деятелей первого эшелона, было гораздо больше возможностей слиться и избежать наказания).
Однако, в отличие от многих других членов Соединенных славян, которые отделались несколькими месяцами в крепости и различными административными наказаниями, Алексей Веденяпин все-таки был включен в список подлежащих суду. Верховный уголовный суд отнес его к 11-му, последнему разряду: "государственные преступники... осуждаемые к лишению токмо чинов с написанием в солдаты с выслугою" (без лишения дворянства), с формулировкой "соглашался на умысел бунта" (как мы увидели, сам Алексей на следствии категорически отрицал, что он с чем-либо соглашался). Однако Николай I к решению суда о разжаловании в солдаты дописал "и к ссылке в дальние гарнизоны" - что, естественно, ухудшало положение осужденных, так как в дальних гарнизонах возможность выслужиться становилась сомнительной.
Вскоре началась отправка осужденных из Петропавловской крепости.
Одним из первых был отправлен Алексей Веденяпин, вместе с несколькими другими осужденными, к новому месту службы. Комендант крепости Сукин отправил донесение начальнику главного штаба Дибичу донесение: "сего 22-го июля пополудни в 11-м часу с присланными за ними... фельдъегерем Калугиным при двух жандармах отправлены: Кожевников - в Оренбург, Петр Бестужев - в Кизиль и Веденяпин 2-й - в Верхнеуральск". (Кожевников и Петр Бестужев - члены Северного общества, участники восстания 14 декабря - РД). 5 августа, через две недели, тройка осужденных прибыла в Оренбург. Далее их разделили. До Верхнеуральска доехали 10 августа 1826 года. Начальника Верхнеуральского гарнизонного батальона майора Битнера в этот день дома не оказалось, и разжалованного в солдаты Веденяпина 2-го принял командир батальона майор Кузнецов 3-й, о чем фельдъегерю Калугину была выдана расписка, в которой Калугин ошибочно именовался Булыгиным. Ошибку, кажется, никто не заметил... По возвращении в Петербург фельдъегерь Калугин доносил своему начальству: "Оные разжалованные вели себя хорошо, разговоров никаких замечательных не имели, кроме того, что сознавали себя виновными; дорогою ничего особенного не случилось; все они доставлены по назначению и сданы благополучно".
... К тому времени, как Алексей Веденяпин добрался до Верхнеуральска - здесь же, в том же гарнизоне в солдатах служил осужденный еще три года назад Алоизий Песляк (в русской транскрипции иногда - Елисей Песляк). Судьба Алоизия складывалась еще более нелепо чем судьба Алексея. Песляк родился в 1807 году в Виленской губернии, с его собственных слов он "по происхождению принадлежал в древней, благородной литовской фамилии. Родители мои были люди с весьма ограниченным состоянием, ограниченным на столько, что едва лишь могли, и то с большим трудом, дать приличное воспитание своему семейству, состоявшему, кроме меня, еще из сестры и пяти братьев" (здесь и далее я цитирую подлинные мемуары Песляка, написанные им в конце жизни на русском языке и опубликованные после его смерти в "Историческом вестнике"). Когда Алоизий учился в последнем классе Крожской гимназии (в Ковенской губернии), среди гимназистов стараниями следственной комиссии Новосильцева было обнаружено тайное общество "Черные братья". Среди целей, которые ставили перед собой "братья", помимо распространения патриотических стишков и лозунгов, было также желание освободить своего учителя - преподаватель Крожской гимназии, Соболевский, участник общества филоматов, был арестован вместе с другими филоматами и содержался в заключении в Вильно. Всего под суд было отдано шестеро гимназистов, среди которых Песляк оказался самым старшим - ему было уже 16 лет.
"Дело крожских гимназистов неожиданно получило в глазах комиссии весьма важное значение: открылось тайное общество под названием Черных братий, к которому оказался прикосновенным и я вследствие того, что знал лишь одно из стихотворений этого общества. Знание этого оказалось настолько пагубным и роковым, что в 1823 году, имея от роду всего 16 лет, мне пришлось явиться перед военно-судной комиссией вместе с товарищами по гимназии: Янчевским, Ивашкевичем, Зеленовичем, Сухотским и Виткевичем, которому было всего только 14 лет; по годам я был между ними самый старший. По определению комиссии, Янчевский и Зеленович приговорены были к смертной казни, а остальные к лишению всех прав состояния и ссылке на каторгу, — но по приказу его императорского высочества великого князя Константина Павловича, в 1824 году, в марте, нам объявили конфирмацию: приговоренных к смерти помиловать и заключить в Бобруйскую крепость на работы бессрочно, с заковкой в цепи.
Спустя 9 месяцев по приведении в исполнение конфирмации, Зеленович, не вынеся нравственных и физических страданий, сошел с ума и в таком жалком положении умер, не придя в сознание даже перед смертью, а Янчевский, по милостивому приказу великого князя Михаила Павловича, был впоследствии от работы освобожден и назначен рядовым, так что имел возможность участвовать в турецкой кампании 1828 — 1829 годов и за храбрость произведен в унтер-офицеры; затем, в сражениях во время польского мятежа 1830 года, ранен и произведен в чин офицера и закончил свою карьеру шавельским уездным предводителем дворянства".
(Еще раз отмечу, что дикий произвол комиссии Новосильцева отмечали в то время даже лица, абсолютно лояльные и проправительственные - но... но никто не заступился за осужденных мальчиков)
Далее продолжает рассказывать Песляк:
"По конфирмации нам было объявлено, что мы лишены всех прав состояния и ссылаемся в оренбургский отдельный корпус для размещения по батальонам рядовыми: Виткевич в Орский, я в Верхнеуральский, Ивашкевич в Троицкий и Сухотский в Звериноголовский без выслуги...
К месту назначения мы следовали закованными в тяжелые пудовые цепи, причинявшие нам в пути жестокие мучения, как от не привычки носить и справляться с ними, так и от чрезмерной для наших слабых сил тяжести, дававшей себя чувствовать во время больших переходов по этапам. По прибытии на место, к нам, по исполнении разных формальностей и по размещении в назначенные батальоны, приставлены для надзора солдаты и унтер-офицеры. В числе других карательных мер последовало запрещение всякой переписки — даже с родными, и вообще иметь с ними какое-либо сношение, а так же и знакомиться с кем бы-то ни было...
продолжение: http://naiwen.livejournal.com/1240744.html
На самом деле (тут можно, конечно, дополнительно поспорить о том, являлись ли организации 1820-х годов именно революционными, а их участники - революционерами, но во всяком случае мы можем говорить о том или ином оттенке "оппозиционности") - так вот, на самом деле судьбы "периферии" тайных обществ, захваченных третьим, четвертым эшелоном, в том числе людей очень юных и как будто бы почти случайных, иногда наводят на любопытные размышления. Вопреки распространенной в наше время точке зрения о том, что в революционеры шли или восторженные дураки или преступники и подонки, я на довольно большом массиве примеров утверждаю, что по крайней мере в девятнадцатом веке конкретно в Российской империи в тайные общества и оппозиционные движения шли лучшие - наиболее честные, порядочные, чувствительные к несправедливости, лучше других осознающие "жить не по лжи". Это не значит, разумеется, что в других кругах общества честных и порядочных людей не было и что выбор революционера - единственный правильный выбор жизненного пути. Но вот хотите верьте, хотите нет - но концентрация хороших людей именно в тайных обществах, в политической ссылке - значительно выше, причем эти маркеры в какой-то степени остаются с человеком всю жизнь: продолжает ли он активную нелегальную антиправительственную деятельность, становится ли легальным общественным деятелем или вообще уходит сугубо в частную жизнь. И вот иногда смотришь на каких-то людей как будто бы совершенно случайных, оказавшихся в водовороте событий по юной наивности или нелепому стечению обстоятельств, попавших под жернов исключительно по причине бюрократической параноидальности системы - и вот, прослеживая их дальнейшую судьбу, как живут, как взаимодействуют с окружающим миром, и внезапно понимаешь, что человек-то был не такой уж случайный. Есть, есть этот маркер, этот "свет внутри", это ощущение внутреннего стержня.
Итак, двое юных ссыльных.
Братья Веденяпины, Аполлон и Алексей, члены "Общества соединенных славян" (о котором так много писала весь прошлый год, а вот до Веденяпиных рассказ не добрался) - погодки, в 1825 году им соответственно 22 и 21 год (а тем родителям, которые назвали своего сына Аполлон Веденяпин, нужно сделать что-нибудь плохое, я полагаю. Почему-то сразу вспоминается, что когда-то давно у родителей на заводе работали близнецы, брат и сестра Марс и Венера Хреновы). Семейство Веденяпиных - родом из Тамбовской губернии, и в целом их социальный облик отлично вписывается в картину соединенных славян: "за отцом и его братом 20 душ", всего же у родителей Веденяпиных было семеро детей, из них шесть сыновей, которых распихали по кадетским корпусам. Аполлон попал во второй кадетский корпус (где учились также многие другие будущие славяне, в частности Бечаснов, Громницкий и Андреевич), Алексей же, младший, оказался в первом кадетском корпусе (в первом кадетском корпусе в свое время учился Рылеев, но был выпущен оттуда гораздо раньше). В дальнейшем этот рассказ будет посвящен в основном Алексею Веденяпину
(Аполлон, вероятно, заслуживает когда-нибудь отдельного рассказа - но дело в том, что Аполлон, осужденный по 8-му разряду и оказавшийся в сибирской ссылке, был человек с очень тяжелым характером и с остальной политической ссылкой своего времени взаимодействовал плохо. Алексей же, как увидим дальше, оказался человеком очень ясным и позитивным)
Алексей Веденяпин, судя по всему, был принят в Соединенные славяне уже во время Лещинских лагерей. Как он сам показывал на следствии, он присутствовал всего лишь на одном совещании: "В 1825 году, при сборе корпуса под Лещиным, я нечаянно зашел в деревне Млинищах к Горбачевскому, где нашел большое собрание. Все лица, здесь находящиеся, встретили меня весьма сухо, и наконец Горбачевский объявил мне, что я должен поклясться взойти в их тайное общество или быть стерту с лица земли. Обещание я сие им дал и узнал, что намерение общества было ввести в государстве конституцию". В другом месте: "они все приняли меня очень хладнокровно и даже сурово, вскоре за мною пришли еще несколько человек и Бестужев, и как я был еще там, то они требовали клятву, если не вступить в их общество, то молчать, по любопытству я дал клятву".
"Бестужев изъяснял, сколько помню, притеснение дворян и нижний класс, злоупотребление чинов, неправедность взысканий и решительные конфирмации (по коим тысячи благородных пострадало) предоставлены одному такому дворянину и иноземцу, посему необходимость требования Конституции (выделено в оригинале самим Алексеем - РД), потом советовал лучше обходиться с нижними чинами, что они подобные люди же, но природа оледенила чувства их. Наконец, сняв с груди образ, просил клятвы, ежели не в верности, то в молчании, меня просили еще раз, и я вторично дал клятву. Я хранил тайну общества, но не содействовал. Я видел брата, который при конце собрания... пришел туда, и не мог предать его, но сколь давно в обществе, знал ли он или нет все тайны, я не слышал от него... Но все не мог решиться видеть гибель его, и теперь одно уверение его превосходительства господина генерал-адъютанта Левашева в признании брата заставили меня наименовать его".
Из дальнейшего разбирательства, однако, выясняется, что все было не совсем так - и Алексей на собрании оказался не совсем уж случайно, и собрание было не единственное. Со слов Горбачевского, Алексея Веденяпина привел Иван Киреев (еще ранее принятый Борисовым в общество; Аполлона же Веденяпина принял также еще до Лещинских лагерей Александр Пестов). Киреев показания Горбачевского подтвердил, причем оба заметили, что Аполлон был недоволен тем, что Киреев принял его младшего брата, так как "надеялся уберечь его". Дальше мы можем узнать о том, что именно на квартире братьев Веденяпиных в Житомире (братья были переведены из 9-й артбригады в штаб-квартиру 3-го корпуса для преподавания в артиллерийской школе) происходило уже известное нам совещание, на котором Илья Иванов и Киреев встретились с приехавшим Андреем Борисовым и дали ему письма и поручения в полки, для оказания поддержки восставшему Черниговскому полку (см., в частности, историю Ильи Иванова). В дальнейшем на следствии оба брата категорически утверждали, что ничего о целях поездки Андрея Борисова не знали, никаких писем не видели, никаких решений не принимали и вообще почти сразу покинули помещение. Так ли это было на самом деле - проверить сейчас, разумеется, невозможно (тем более, что бухгалтер, "почтальонский сын" Илья Иванов оказался одним из самых крепких орешков для следствия и информации из него выудили немного).
На всем протяжении следствия Алексей продолжал утверждать, что никаких вольнодумных мыслей не имел, о восстании и цареубийстве слыхом не слыхивал и если и хранил молчание - то исключительно по данной случайно клятве. "Как начал помнить себя, ни одна вольнодумческая и либеральная мысль не входила ко мне; будучи привержен к отечественной религии... верным моему долгу, последователем установленного порядка предков, я всегда имел цель стараться быть на виду моего начальства от самого детства (чего удаляется вольнодумец), я был счастлив - одобрение и похвала были мне всегда воздаянием за мои старания и в трудах успехи..."
"Итак, ежели бы я был человеком худой нравственности, невнимателен к обязанности, любителем беспорядков, врагом власти, стал ли бы я стараться быть всегда пред глазами начальников? Для чего я брал самовольно должности, требующие трудов и послушания? Для чего я просился туда, куда других назначали? Либерал ищет удаления, устранения от всякой власти! Он избегает трудов. Как я, быв вольнодумен, мог учить повиновению подчиненных? Нет! Я не был им, ибо нигде принуждение не водило мною в занятиях, но желание!.."
(вся эта тирада кажется такой нарочито пафосной и тщательно продуманной, что невольно наводит на мысль о том, что юноша долго думал о том, как бы ему получше выкрутиться - действительно, у лиц, "малозамешанных", в отличие от руководителей тайных обществ и деятелей первого эшелона, было гораздо больше возможностей слиться и избежать наказания).
Однако, в отличие от многих других членов Соединенных славян, которые отделались несколькими месяцами в крепости и различными административными наказаниями, Алексей Веденяпин все-таки был включен в список подлежащих суду. Верховный уголовный суд отнес его к 11-му, последнему разряду: "государственные преступники... осуждаемые к лишению токмо чинов с написанием в солдаты с выслугою" (без лишения дворянства), с формулировкой "соглашался на умысел бунта" (как мы увидели, сам Алексей на следствии категорически отрицал, что он с чем-либо соглашался). Однако Николай I к решению суда о разжаловании в солдаты дописал "и к ссылке в дальние гарнизоны" - что, естественно, ухудшало положение осужденных, так как в дальних гарнизонах возможность выслужиться становилась сомнительной.
Вскоре началась отправка осужденных из Петропавловской крепости.
Одним из первых был отправлен Алексей Веденяпин, вместе с несколькими другими осужденными, к новому месту службы. Комендант крепости Сукин отправил донесение начальнику главного штаба Дибичу донесение: "сего 22-го июля пополудни в 11-м часу с присланными за ними... фельдъегерем Калугиным при двух жандармах отправлены: Кожевников - в Оренбург, Петр Бестужев - в Кизиль и Веденяпин 2-й - в Верхнеуральск". (Кожевников и Петр Бестужев - члены Северного общества, участники восстания 14 декабря - РД). 5 августа, через две недели, тройка осужденных прибыла в Оренбург. Далее их разделили. До Верхнеуральска доехали 10 августа 1826 года. Начальника Верхнеуральского гарнизонного батальона майора Битнера в этот день дома не оказалось, и разжалованного в солдаты Веденяпина 2-го принял командир батальона майор Кузнецов 3-й, о чем фельдъегерю Калугину была выдана расписка, в которой Калугин ошибочно именовался Булыгиным. Ошибку, кажется, никто не заметил... По возвращении в Петербург фельдъегерь Калугин доносил своему начальству: "Оные разжалованные вели себя хорошо, разговоров никаких замечательных не имели, кроме того, что сознавали себя виновными; дорогою ничего особенного не случилось; все они доставлены по назначению и сданы благополучно".
... К тому времени, как Алексей Веденяпин добрался до Верхнеуральска - здесь же, в том же гарнизоне в солдатах служил осужденный еще три года назад Алоизий Песляк (в русской транскрипции иногда - Елисей Песляк). Судьба Алоизия складывалась еще более нелепо чем судьба Алексея. Песляк родился в 1807 году в Виленской губернии, с его собственных слов он "по происхождению принадлежал в древней, благородной литовской фамилии. Родители мои были люди с весьма ограниченным состоянием, ограниченным на столько, что едва лишь могли, и то с большим трудом, дать приличное воспитание своему семейству, состоявшему, кроме меня, еще из сестры и пяти братьев" (здесь и далее я цитирую подлинные мемуары Песляка, написанные им в конце жизни на русском языке и опубликованные после его смерти в "Историческом вестнике"). Когда Алоизий учился в последнем классе Крожской гимназии (в Ковенской губернии), среди гимназистов стараниями следственной комиссии Новосильцева было обнаружено тайное общество "Черные братья". Среди целей, которые ставили перед собой "братья", помимо распространения патриотических стишков и лозунгов, было также желание освободить своего учителя - преподаватель Крожской гимназии, Соболевский, участник общества филоматов, был арестован вместе с другими филоматами и содержался в заключении в Вильно. Всего под суд было отдано шестеро гимназистов, среди которых Песляк оказался самым старшим - ему было уже 16 лет.
"Дело крожских гимназистов неожиданно получило в глазах комиссии весьма важное значение: открылось тайное общество под названием Черных братий, к которому оказался прикосновенным и я вследствие того, что знал лишь одно из стихотворений этого общества. Знание этого оказалось настолько пагубным и роковым, что в 1823 году, имея от роду всего 16 лет, мне пришлось явиться перед военно-судной комиссией вместе с товарищами по гимназии: Янчевским, Ивашкевичем, Зеленовичем, Сухотским и Виткевичем, которому было всего только 14 лет; по годам я был между ними самый старший. По определению комиссии, Янчевский и Зеленович приговорены были к смертной казни, а остальные к лишению всех прав состояния и ссылке на каторгу, — но по приказу его императорского высочества великого князя Константина Павловича, в 1824 году, в марте, нам объявили конфирмацию: приговоренных к смерти помиловать и заключить в Бобруйскую крепость на работы бессрочно, с заковкой в цепи.
Спустя 9 месяцев по приведении в исполнение конфирмации, Зеленович, не вынеся нравственных и физических страданий, сошел с ума и в таком жалком положении умер, не придя в сознание даже перед смертью, а Янчевский, по милостивому приказу великого князя Михаила Павловича, был впоследствии от работы освобожден и назначен рядовым, так что имел возможность участвовать в турецкой кампании 1828 — 1829 годов и за храбрость произведен в унтер-офицеры; затем, в сражениях во время польского мятежа 1830 года, ранен и произведен в чин офицера и закончил свою карьеру шавельским уездным предводителем дворянства".
(Еще раз отмечу, что дикий произвол комиссии Новосильцева отмечали в то время даже лица, абсолютно лояльные и проправительственные - но... но никто не заступился за осужденных мальчиков)
Далее продолжает рассказывать Песляк:
"По конфирмации нам было объявлено, что мы лишены всех прав состояния и ссылаемся в оренбургский отдельный корпус для размещения по батальонам рядовыми: Виткевич в Орский, я в Верхнеуральский, Ивашкевич в Троицкий и Сухотский в Звериноголовский без выслуги...
К месту назначения мы следовали закованными в тяжелые пудовые цепи, причинявшие нам в пути жестокие мучения, как от не привычки носить и справляться с ними, так и от чрезмерной для наших слабых сил тяжести, дававшей себя чувствовать во время больших переходов по этапам. По прибытии на место, к нам, по исполнении разных формальностей и по размещении в назначенные батальоны, приставлены для надзора солдаты и унтер-офицеры. В числе других карательных мер последовало запрещение всякой переписки — даже с родными, и вообще иметь с ними какое-либо сношение, а так же и знакомиться с кем бы-то ни было...
продолжение: http://naiwen.livejournal.com/1240744.html
