![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
raisadobkachэта загадка, наверное, в основном для своих - тех, кто хорошо владеет контекстом. Хотя, разумеется, остальным тоже не возбраняется угадывать. Под катом - довольно большой текст об известных событиях - переговорах Южного и Патриотического обществ. Не поленитесь прочитать целиком, я не стала обрезать, так как выводы и оценки автора очень любопытны.
Внимание, вопрос: попробуйте определить - нет, не автора, автора вряд ли кто-нибудь угадает (хотя, конечно, можете тоже попробовать) - определите, когда и по какому поводу написан текст и из каких кругов он вышел.
... Польша, проникнутая духом восстания, была полна слухов. Стремления русских заговорщиков, в особенности на юге, отчасти совпадали с намерениями поляков. Один из братьев царя был в Варшаве. Что с ним делать, если придется пожертвовать всей царствующей фамилией ради интересов славянства? Не станет ли он во главе поляков и литовского корпуса с тем, чтобы подавить революцию, начатую в Петербурге и на Украине? Эта мысль беспокоила русских заговорщиков, и они очень обрадовались, когда узнали, что поляки также думают о своем освобождении. С этого момента они начали рассчитывать на нашу помощь. Обе стороны хотели сговориться, для этого необходимо было снестись с польским Патриотическим обществом; варшавский Центральный комитет в 1822 г. или в начале 1823 г. рекомендовал одному из своих агентов в Вильно узнать у русских военных, не собираются ли они что-либо предпринять. Из Киевской губернии, из окрестностей Тульчина до Варшавы доходили разные слухи об этом; можно было не сомневаться в том, что в русском войске существует разветвленное революционное общество. Оссолинский и Яблоновский, которые часто посещали Волынь и Киев по делам своим и Общества, подтвердили правильность этих слухов. На этом основании один из членов "комитета трех" - Кшижановский отправился в Киев... ставя себе, однако, целью больше выведать планы русских заговорщиков, чем заключать соглашение между ними и Патриотическим обществом. Русские со своей стороны назначили для переговоров Бестужева-Рюмина и Муравьева. Они имели полномочие заключить союз, но Кшижановский сразу сказал им, что он желает только познакомиться с ними поближе, но не имеет полномочия заключить союз. Я считаю, что это послужило ко вреду для обоих союзов. Кшижановский, который обычно бывал стремительным и порывистым, в этом случае, однако, оказался слишком осторожным и подозрительным, может быть, даже слишком боязливым. Он не очень доверял Бестужеву, предлагавшему от имени русского союза вернуть Польше прежнюю независимость. "Пора, - говорил Бестужев, - чтобы поляки и русские перестали ненавидеть друг друга. У обеих наций одинаковые интересы, русский союз сделает все, что потребуется, для уничтожения разделяющей их ненависти".
Русские делегаты доказывали затем Кшижановскому необходимость соединить усилия; они считали, что в случае наступления революции поляки должны помешать великому князю стать во главе литовского корпуса. И в этом отношении (что очень важно) Кшижановский не хотел взять на себя никаких обязательств, хотя он в это время мог добиться всего в обществе!
... Он только сказал Бестужеву, что если литовский корпус последует за великим князем, то в этом случае он считает, что польскому обществу следует попытаться разоружить его. То ли недоверие, то ли недостаток точных сведений о природе и целях русского заговора привели к тому, что Кшижановский в течение этой достопамятной беседы, которая могла бы - если бы он был лучшим дипломатом - привести к важным результатам, откладывал на более позднее время, когда состоится формальный договор между руководителями, решение главного вопроса, а именно: о союзе между обоими заговорами. Он больше изучал и выпытывал русских, чем договаривался с ними, что им, конечно, не могло нравиться.
Шел разговор о границах и будущей форме правления в Польше. Не без удивления русские делегаты узнали, что Кшижановский не имел полномочия обсуждать с ними и этот вопрос; он не знал даже, какого мнения придерживается на этот счет польский союз, "который еще не задумывался над этим". Бестужев не понимал, как можно подготовлять восстание, не представляя себе формы той власти, которая должна будет им руководить; он подробно распространялся на эту тему, что правильно понятый интерес поляков должен склонить их к тому, чтобы после достижения независимости установить такую же форму правления, какая существует в Соединенных Штатах Северной Америки, поскольку и русский союз намерен придерживаться этого образца; наконец, он считал необходимым, чтобы польский союз выпустил определенную декларацию на этот счет. Когда Кшижановский, не знаю, что сказать, заметил ему, что он слишком увлекается, то Бестужев ответил ему: "Без энтузиазма мы не совершим ничего великого".
Первая конференция в Киеве окончилась почти ничем. Если бы Кшижановский обнаружил больше искренности, в особенности больше решительности, то возможно, что развитие обоих заговоров было бы более успешным. Бестужев был молодым республиканцем и террористом. Когда встал вопрос о способах задержать Константина в Варшаве, Кшижановский дал ему понять, что ни один поляк еще не замарал своих рук кровью кого-либо из членов царской фамилии. Это правило, принятое в нашей стране, по мнению пылкого русского, не делало чести польскому заговору. Кшижановский, не имея возможности долго оставаться в Киеве, уполномочил Гродецкого поддерживать дальнейшие отношения между депутатами русского союза и польским Центральным комитетом; с этой целью он познакомил Гродецкого с Бестужевым, а сам вернулся в Варшаву. Вторая конференция, состоявшаяся также в Киеве, происходила между Пестелем и Яблоновским в начале 1825 г. в доме князя Волконского. Пестель был недоволен поляками. Он скорбел по поводу их бездеятельности и был прав, ибо действительно польские заговорщики сторонились русских. Из разговора Кшижановского с Бестужевым он получил не очень лестное для нас представление об энергии нашего заговора, в нашем отвращении к пролитию крови царских особ он видел привязанность к цесаревицу и чуть ли не подозревал поляков в том, что они хотят помочь ему вступить на русский престол после свершения революции в России. Такие подозрения вызывала в нем чрезмерная осмотрительность Кшижановского. Яблоновский старался его успокоить; "но, - сказал ему Пестель, - почему же вы не скажете ясно, каковы ваши намерения? Для вас нет середины: вы должны быть либо с нами, либо против нас! Нам удастся освободиться и без вас, - но вы, если не воспользуетесь тем случаем, который вам теперь представляется, никогда не получите самостоятельности". Пестель, разделяя точку зрения Бестужева, требовал от Яблоновского официальной декларации относительно формы правления независимой Польши. "Что же вы постановили относительно этого в Варшаве?" - спрашивал он. Русских и польских заговорщиков интересовали разные вопросы, хотя они договаривались выступать вместе против единого угнетателя, так как русские считали главным вопрос о власти, поляки же - вопрос о независимости и территории. Яблоновский ответил, что Патриотическое общество стремится в первую очередь получить независимую Польшу в тх самых границах, какие она имела до второго раздела (выделено в оригинале; до второго раздела - то есть без восточнобелорусских земель, отошедших к России по первому разделу - РД). Он поэтому также требовал от Пестеля официальной декларации о том, что русский союз готов предоставить Польше такую независимость. "Только при условии получения такой гарантии, - говорил Яблоновский, - мы сможем заключить более тесный союз". Нужно знать (так как это необходимо для характеристики обоих заговоров), что еще до первой конференции между Бестужевым и Кшижановским, между некоторыми русскими заговорщиками происходили жаркие споры относительно границ прежней Польши. В отличие от Пестеля не все и н сразу понимали разноплеменную славянскую республику, занимающую столь огромную территорию. Многим казалось, что революция в России не должна нарушать целостности государства. "Что представляют собой отобранные у Польши губернии? - говорили они. - Это Белая Русь, Черная Русь, вассальная Литва и, наконец, Киев, Волынь и Подолия - колыбель русского (выделено в оригинале - РД) народа, захваченная у наших предков литвинами и поляками. Мы хотим свободной и независимой Польши, но пусть она не предъявляет никаких притязаний на отобранные у нее наши земли". Несмотря на общее стремление к союзу всех самостоятельных славянских народов, который представлялся как федерация независимых штатов, подобного рода рассуждения можно было слышать из уст даже самых просвещенных русских. Но всегда, когда речь заходила об этом, Польша имела в лице Пестеля самого горячего защитника [неизвестный кусок текста опущен публикатором, к моему большому сожалению - РД]
Пестель, давно занимавшийся вопросов о прежней границе нашего государства, мог смело уверять Яблоновского, "что этот вопрос не встретит никаких трудностей в русском союзе", ибо Пестель определял мнение русского союза по польским делам. Что касается формы правления, то Пестель, как и раньше Бестужев, рекомендовал в качестве образца Соединенные Штаты Северной Америки; Яблоновский отвечал ему (однако не от имени союза), что, согласно его мнению, наиболее соответствующая форма правления для Польши - это конституционная монархия. Он забывал при этом, что король выглядел бы весьма плохо среди славянских республик, о которых думал Пестель.
Таким образом, и эта конференция не двинула ни на шаг дело сближения обоих союзов. Неловкость, легкомыслие, халатность, проявленные поляками в их переговорах с русскими, превосходят всякое воображение; все можно было сделать - они ничего не сделали, когда подошел решительный момент. 26 декабря 1825 г. Муравьев спрашивает Мошинского от имени русского союза: "Восстанут ли поляки, если третий и четвертый корпус начнут революцию?", и не находит в лице Мошинского человека, уполномоченного дать ему ответ, который, может быть, изменил бы облик Севера. Мошинский не хотел даже передать письмо Муравьева по этому вопросу Варшавскому комитету. Лунин, пребывавший в это время в Варшаве и уполномоченный русскими заговорщиками договориться с поляками, не завязал с ними никаких отношений; он даже избегал Кшижановского, и лишь когда вспыхнуло восстание в Петербурге, он захотел с ним ближе познакомиться в доме матери Яблоновского.
Патриотическое общество занимает значительное место в истории благодаря его переговорам с русскими заговорщиками, которые могут раньше или позже возобновиться, так как мы, добиваясь независимости, а русские - свободы, преследуем общие интересы; кроме того, общество занималось и целый рядом других вопросов, касающихся всего славянства. Однако следует признать, что мы упустили, почти отвергли благоприятный случай, который не так скоро представится снова.
Русские заговорщики имели ясное представление как о своем деле, так и о польском; они приступили к переговорам чистосердечно, с добрыми намерениями, но, увы, не нашли в польском тайном обществе того, что искали; взаимной искренности и такого же стремления к общей деятельности. Кшижановский и Яблоновский держали в своих руках судьбы Севера. От них зависело... (здесь именно я опускаю маленькую ремарку автора, которая может дать преждевременный ключ к разгадке заданного мною вопроса - РД) приблизить и даже назначить момент наступления русской революции на юге, если бы они дали торжественное заверение, что поляки в этот же момент восстанут в своей массе и задержат великого князя в Варшаве. Русский заговор хотел себя обеспечить от опасности с фланга, со стороны цесаревича. Пестель и Бестужев многократно и не без основания жаловались на непонятную волокиту при их переговорах с польским обществом, на ненужное и неполитичное отстаивание монархических принципов, на небрежное отношение к поддержанию постоянных связей с тульчинским комитетом, на недоверчивое отношение к искренности русских заговорщиков Вину за все это следует возложить на самих поляков... (далее еще много текста, но уже о чисто польских делах - РД)
Итак, кто, когда и почему пишет такое?
Внимание, вопрос: попробуйте определить - нет, не автора, автора вряд ли кто-нибудь угадает (хотя, конечно, можете тоже попробовать) - определите, когда и по какому поводу написан текст и из каких кругов он вышел.
... Польша, проникнутая духом восстания, была полна слухов. Стремления русских заговорщиков, в особенности на юге, отчасти совпадали с намерениями поляков. Один из братьев царя был в Варшаве. Что с ним делать, если придется пожертвовать всей царствующей фамилией ради интересов славянства? Не станет ли он во главе поляков и литовского корпуса с тем, чтобы подавить революцию, начатую в Петербурге и на Украине? Эта мысль беспокоила русских заговорщиков, и они очень обрадовались, когда узнали, что поляки также думают о своем освобождении. С этого момента они начали рассчитывать на нашу помощь. Обе стороны хотели сговориться, для этого необходимо было снестись с польским Патриотическим обществом; варшавский Центральный комитет в 1822 г. или в начале 1823 г. рекомендовал одному из своих агентов в Вильно узнать у русских военных, не собираются ли они что-либо предпринять. Из Киевской губернии, из окрестностей Тульчина до Варшавы доходили разные слухи об этом; можно было не сомневаться в том, что в русском войске существует разветвленное революционное общество. Оссолинский и Яблоновский, которые часто посещали Волынь и Киев по делам своим и Общества, подтвердили правильность этих слухов. На этом основании один из членов "комитета трех" - Кшижановский отправился в Киев... ставя себе, однако, целью больше выведать планы русских заговорщиков, чем заключать соглашение между ними и Патриотическим обществом. Русские со своей стороны назначили для переговоров Бестужева-Рюмина и Муравьева. Они имели полномочие заключить союз, но Кшижановский сразу сказал им, что он желает только познакомиться с ними поближе, но не имеет полномочия заключить союз. Я считаю, что это послужило ко вреду для обоих союзов. Кшижановский, который обычно бывал стремительным и порывистым, в этом случае, однако, оказался слишком осторожным и подозрительным, может быть, даже слишком боязливым. Он не очень доверял Бестужеву, предлагавшему от имени русского союза вернуть Польше прежнюю независимость. "Пора, - говорил Бестужев, - чтобы поляки и русские перестали ненавидеть друг друга. У обеих наций одинаковые интересы, русский союз сделает все, что потребуется, для уничтожения разделяющей их ненависти".
Русские делегаты доказывали затем Кшижановскому необходимость соединить усилия; они считали, что в случае наступления революции поляки должны помешать великому князю стать во главе литовского корпуса. И в этом отношении (что очень важно) Кшижановский не хотел взять на себя никаких обязательств, хотя он в это время мог добиться всего в обществе!
... Он только сказал Бестужеву, что если литовский корпус последует за великим князем, то в этом случае он считает, что польскому обществу следует попытаться разоружить его. То ли недоверие, то ли недостаток точных сведений о природе и целях русского заговора привели к тому, что Кшижановский в течение этой достопамятной беседы, которая могла бы - если бы он был лучшим дипломатом - привести к важным результатам, откладывал на более позднее время, когда состоится формальный договор между руководителями, решение главного вопроса, а именно: о союзе между обоими заговорами. Он больше изучал и выпытывал русских, чем договаривался с ними, что им, конечно, не могло нравиться.
Шел разговор о границах и будущей форме правления в Польше. Не без удивления русские делегаты узнали, что Кшижановский не имел полномочия обсуждать с ними и этот вопрос; он не знал даже, какого мнения придерживается на этот счет польский союз, "который еще не задумывался над этим". Бестужев не понимал, как можно подготовлять восстание, не представляя себе формы той власти, которая должна будет им руководить; он подробно распространялся на эту тему, что правильно понятый интерес поляков должен склонить их к тому, чтобы после достижения независимости установить такую же форму правления, какая существует в Соединенных Штатах Северной Америки, поскольку и русский союз намерен придерживаться этого образца; наконец, он считал необходимым, чтобы польский союз выпустил определенную декларацию на этот счет. Когда Кшижановский, не знаю, что сказать, заметил ему, что он слишком увлекается, то Бестужев ответил ему: "Без энтузиазма мы не совершим ничего великого".
Первая конференция в Киеве окончилась почти ничем. Если бы Кшижановский обнаружил больше искренности, в особенности больше решительности, то возможно, что развитие обоих заговоров было бы более успешным. Бестужев был молодым республиканцем и террористом. Когда встал вопрос о способах задержать Константина в Варшаве, Кшижановский дал ему понять, что ни один поляк еще не замарал своих рук кровью кого-либо из членов царской фамилии. Это правило, принятое в нашей стране, по мнению пылкого русского, не делало чести польскому заговору. Кшижановский, не имея возможности долго оставаться в Киеве, уполномочил Гродецкого поддерживать дальнейшие отношения между депутатами русского союза и польским Центральным комитетом; с этой целью он познакомил Гродецкого с Бестужевым, а сам вернулся в Варшаву. Вторая конференция, состоявшаяся также в Киеве, происходила между Пестелем и Яблоновским в начале 1825 г. в доме князя Волконского. Пестель был недоволен поляками. Он скорбел по поводу их бездеятельности и был прав, ибо действительно польские заговорщики сторонились русских. Из разговора Кшижановского с Бестужевым он получил не очень лестное для нас представление об энергии нашего заговора, в нашем отвращении к пролитию крови царских особ он видел привязанность к цесаревицу и чуть ли не подозревал поляков в том, что они хотят помочь ему вступить на русский престол после свершения революции в России. Такие подозрения вызывала в нем чрезмерная осмотрительность Кшижановского. Яблоновский старался его успокоить; "но, - сказал ему Пестель, - почему же вы не скажете ясно, каковы ваши намерения? Для вас нет середины: вы должны быть либо с нами, либо против нас! Нам удастся освободиться и без вас, - но вы, если не воспользуетесь тем случаем, который вам теперь представляется, никогда не получите самостоятельности". Пестель, разделяя точку зрения Бестужева, требовал от Яблоновского официальной декларации относительно формы правления независимой Польши. "Что же вы постановили относительно этого в Варшаве?" - спрашивал он. Русских и польских заговорщиков интересовали разные вопросы, хотя они договаривались выступать вместе против единого угнетателя, так как русские считали главным вопрос о власти, поляки же - вопрос о независимости и территории. Яблоновский ответил, что Патриотическое общество стремится в первую очередь получить независимую Польшу в тх самых границах, какие она имела до второго раздела (выделено в оригинале; до второго раздела - то есть без восточнобелорусских земель, отошедших к России по первому разделу - РД). Он поэтому также требовал от Пестеля официальной декларации о том, что русский союз готов предоставить Польше такую независимость. "Только при условии получения такой гарантии, - говорил Яблоновский, - мы сможем заключить более тесный союз". Нужно знать (так как это необходимо для характеристики обоих заговоров), что еще до первой конференции между Бестужевым и Кшижановским, между некоторыми русскими заговорщиками происходили жаркие споры относительно границ прежней Польши. В отличие от Пестеля не все и н сразу понимали разноплеменную славянскую республику, занимающую столь огромную территорию. Многим казалось, что революция в России не должна нарушать целостности государства. "Что представляют собой отобранные у Польши губернии? - говорили они. - Это Белая Русь, Черная Русь, вассальная Литва и, наконец, Киев, Волынь и Подолия - колыбель русского (выделено в оригинале - РД) народа, захваченная у наших предков литвинами и поляками. Мы хотим свободной и независимой Польши, но пусть она не предъявляет никаких притязаний на отобранные у нее наши земли". Несмотря на общее стремление к союзу всех самостоятельных славянских народов, который представлялся как федерация независимых штатов, подобного рода рассуждения можно было слышать из уст даже самых просвещенных русских. Но всегда, когда речь заходила об этом, Польша имела в лице Пестеля самого горячего защитника [неизвестный кусок текста опущен публикатором, к моему большому сожалению - РД]
Пестель, давно занимавшийся вопросов о прежней границе нашего государства, мог смело уверять Яблоновского, "что этот вопрос не встретит никаких трудностей в русском союзе", ибо Пестель определял мнение русского союза по польским делам. Что касается формы правления, то Пестель, как и раньше Бестужев, рекомендовал в качестве образца Соединенные Штаты Северной Америки; Яблоновский отвечал ему (однако не от имени союза), что, согласно его мнению, наиболее соответствующая форма правления для Польши - это конституционная монархия. Он забывал при этом, что король выглядел бы весьма плохо среди славянских республик, о которых думал Пестель.
Таким образом, и эта конференция не двинула ни на шаг дело сближения обоих союзов. Неловкость, легкомыслие, халатность, проявленные поляками в их переговорах с русскими, превосходят всякое воображение; все можно было сделать - они ничего не сделали, когда подошел решительный момент. 26 декабря 1825 г. Муравьев спрашивает Мошинского от имени русского союза: "Восстанут ли поляки, если третий и четвертый корпус начнут революцию?", и не находит в лице Мошинского человека, уполномоченного дать ему ответ, который, может быть, изменил бы облик Севера. Мошинский не хотел даже передать письмо Муравьева по этому вопросу Варшавскому комитету. Лунин, пребывавший в это время в Варшаве и уполномоченный русскими заговорщиками договориться с поляками, не завязал с ними никаких отношений; он даже избегал Кшижановского, и лишь когда вспыхнуло восстание в Петербурге, он захотел с ним ближе познакомиться в доме матери Яблоновского.
Патриотическое общество занимает значительное место в истории благодаря его переговорам с русскими заговорщиками, которые могут раньше или позже возобновиться, так как мы, добиваясь независимости, а русские - свободы, преследуем общие интересы; кроме того, общество занималось и целый рядом других вопросов, касающихся всего славянства. Однако следует признать, что мы упустили, почти отвергли благоприятный случай, который не так скоро представится снова.
Русские заговорщики имели ясное представление как о своем деле, так и о польском; они приступили к переговорам чистосердечно, с добрыми намерениями, но, увы, не нашли в польском тайном обществе того, что искали; взаимной искренности и такого же стремления к общей деятельности. Кшижановский и Яблоновский держали в своих руках судьбы Севера. От них зависело... (здесь именно я опускаю маленькую ремарку автора, которая может дать преждевременный ключ к разгадке заданного мною вопроса - РД) приблизить и даже назначить момент наступления русской революции на юге, если бы они дали торжественное заверение, что поляки в этот же момент восстанут в своей массе и задержат великого князя в Варшаве. Русский заговор хотел себя обеспечить от опасности с фланга, со стороны цесаревича. Пестель и Бестужев многократно и не без основания жаловались на непонятную волокиту при их переговорах с польским обществом, на ненужное и неполитичное отстаивание монархических принципов, на небрежное отношение к поддержанию постоянных связей с тульчинским комитетом, на недоверчивое отношение к искренности русских заговорщиков Вину за все это следует возложить на самих поляков... (далее еще много текста, но уже о чисто польских делах - РД)
Итак, кто, когда и почему пишет такое?
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2015-05-20 12:08 pm (UTC)Или он имел доступ к материалам Варшавского следствия? (Но как??)
no subject
Date: 2015-05-20 06:42 pm (UTC)Сами материалы суда не сохранились (все там же, все тогда же). То, что есть - это то, что лежит в 48 фонде и до чего я никак не могу добраться по причине невозможности регулярно ходить в архив. Нужно (ты навела меня на мысль) раскопать в своих анналах донесение Варшавской следственной комиссии (первой, то донесение, которое было представлено в декабре 1826 года) и проверить, что там говорится. В частности, именно оттуда я впервые почерпнула фразу Мишеля "без восторга ничего сделать нельзя", которая не фигурирует нигде больше, и это явно из каких-то неопубликованных показаний Крыжановского.
Но вообще осведомленность автора меня поражает. Он в одном месте (там, где я сделала купюру) ссылается на Лунина - дескать, вот Лунин мне это лично рассказал, но тогда еще интереснее - а Лунин-то откуда все это знает?
Меня поразило, что человек вообще излагает последовательность событий и суть разногласий практически совершенно точно, нигде не путаясь - что почти никогда не бывает, если человек не является непосредственным участником, а пишет через какие-то третьи руки. Собственно, он выступает в роли эдакого Горбачевского - пишет историю и предысторию Ноябрьского восстания и явно занимался тем, что собирал информацию по разным людям. Но тогда вопрос, кто же информаторы (детали, оценки, интерпретации) еще интереснее. В какой-то степени это примерно так же загадочно, как описание сцены в Любаре в изложении Горбачевского. Безумно интересно.
Явно мы не знаем всех деталей этой истории, а текст опубликован в очень неочевидном месте и декабристоведами никогда не использовался. Я позже еще отдельно напишу, так как судьба рукописей Мохнацкого - это тоже детектив, большинство оригиналов погибло (там же, тогда же), некоторые тексты известны только по публикациям в эмигрантской прессе, некоторые - только в русских переводах.