![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
raisadobkach...Признаюсь, что эта история меня зацепила, вызвала эмоциональный отклик. Кусочки мозаики я выкладывала например http://naiwen.livejournal.com/948208.html здесь ("Плюс Пензенский пехотный полк") и http://naiwen.livejournal.com/972834.html здесь ("История Х класса Иванова")
(в этих первых постах было некоторое количество фактических ошибок, вызванных недостаточным знакомством с материалами на тот момент).
Теперь же хочу рассказать это подробно.
...Потому что тут оказался и драматизм событий, и драматизм характеров – и, конечно, очередной вариант ответа на вопрос «можешь выйти на площадь?..» - из числа вечных вопросов русской интеллигенции, вновь актуальных в текущих условиях. Здесь площадь – украинская снежная степь, здесь восстания проводятся в отсутствие всякого интернета, и так получается, что отрезанные друг от друга – вне связи, вне надежной информации – участники событий свои последние решения принимают поодиночке. 3 января между деревнями Трилесы и Пологи расстрелян картечью восставший Черниговский полк. Однако волна южного восстания еще катится – и, откатываясь, оставляет право последнего выбора четверым, совещающимся на квартирах Пензенского пехотного полка в местечке Старый Константинов. Их останется двое… и двое, потому что сказанные слова проведут черту между однополчанами и однопартийцами. Дальше – тишина.
«…После Спиридов поехал с Тютчевым в Константинов к Громницкому и Лисовскому. Он предложил начать восстание, спрашивая предварительно, полагаются ли они на своих солдат, готовы ли роты?
— Нет,— отвечали единогласно Громницкий и Лисовский,— мы не успели приготовить ни одного солдата.
Спиридов дал заметить, что почитает это неисполнением принятых на себя обязанностей, на что Лисовский с жаром вскричал:
— С. Муравьев требовал, чтобы мы действовали на солдат медленно; Бестужев-Рюмин говорил мне лично, равно как и всем, что восстание начнется не ранее августа 1826 года; поэтому я действовал сообразно с принятыми на себя обязанностями; клянусь всем, что для меня свято, что к назначенному времени вся рота пойдет за мною в огонь и в воду.
Громницкий оправдывал свое поведение тем же условием медленно действовать…
…Наконец, после долгих рассуждений, Спиридов и Тютчев, видя, что невозможно никого уговорить, уехали».
Так пишет Горбачевский.
Горбачевский пишет правду. Как мы выясним дальше, почти правду.
Последний акт Южной трагедии
… Князь Сергей Петрович Трубецкой, описывая свой первый допрос у императора Николая, вспоминает, как Николай Павлович кричал на него: «Гвардии полковник князь Трубецкой! Как могли вы с вашим именем, с вашим положением в обществе… рядом с такой швалью?!» Николай Павлович, возможно, искренне не понимает – как можно? Почему-то мне в этой связи упорно представляется похожая сцена: когда 5 февраля пред светлые очи императора предстал майор Спиридов, Николай I (которому, вероятно, уже доложили, в какой компании оказался персонаж), с пафосом увещевает: «Внук адмирала Спиридова! Внук князя Щербатова! Рядом с ТАКОЙ швалью!..»
И точно – вот она, шваль. С частью героев этой истории мы уже знакомы – теперь посмотрим чуть ближе на последнего участника пензенской четверки. Даже на фоне прочих славян – из небогатых и разоренных семей – семейство Лисовских – воистину выделяется. В формуляре у Лисовского значится «за отцом три крепостных души», однако к 1826 году уже нет ни этих крепостных душ, ни отца – а у вдовой матери есть из имущества «только деревянный домик маленький в Кременчуге», мать же с сестрой зарабатывают «собственными трудами», в том числе пошивом женского белья и прочим рукоделием; брат же Лисовского служит здесь же в Пензенском полку унтер-офицером (до офицера еще не дослужился). Он же, Николай Федорович Лисовский – один из самых безграмотных – собственно, http://naiwen.livejournal.com/938709.html вот здесь мы уже видели, как в подлиннике пишет Лисовский (дальше я буду цитировать следственные дела из 13 и 19 томов, не сохранившие, к сожалению, авторскую орфографию) – и если казус орфографии Тютчева (кстати, не самого бедного среди славянских юношей) – скорее случай медицинский, к тому же, как можно понять из сибирской переписки, у Тютчева основной разговорный язык все-таки французский – то Лисовский пишет так сам по себе. Потому что за его плечами всего-то образования, что три класса народного уездного кременчугского училища. Между тем обратите внимание – безграмотный, недалекий – а при этом какой великолепный донос пишет Николай Лисовский на своего бывшего начальника по тайному обществу и батальонного командира. Зарыл, дескать, сволочь, свои тайные бумаги – желаю содействовать раскрытию адского заговора… и это в то время, как Михаил Матвеевич – картинно и чуть неестественно раскаиваясь и приметно наезжая на Бестужева и артиллеристов – одновременно изо всех сил пытается прикрыть членов «8-го пехотного округа» (включая и Лисовского), посредником которого он был назначен – дескать, пощади, Государь, они все самые отличные офицеры и недеятельные члены, в тайном обществе ни хрена не делали и даже не старались в пользу оного, а только службу исправнейше исправляли – «не знали ни настоящей цели, не читали листков Конституции, а были в обществе по товариществу… не токмо не приуготовляли солдат, но доводили части им вверенные до надлежащей степени… простите, Великий Государь, что преступник осмеливается просить за других…». Когда Спиридову в первый раз представляют показание Лисовского насчет сокрытия бумаг – видно, что Михаил Матвеевич взбешен – но волнует его, судя по всему, не судьба документов – он не сомневается в том, что слуги выполнили его приказание и бумаги сожгли – а судьба слуг, которых теперь затаскают по допросам и вообще неизвестно что сделают (их действительно долго таскали, но в итоге отпустили).
Специально начав с цитаты из мемуаров Горбачевского (или того «коллективного мемуариста», кого мы привыкли считать Горбачевским), я дальше буду сознательно абстрагироваться от мемуаров и опираться только на мозаику из следственных дел. Проблема в том, что при работе с данным комплексом следственных дел я сознательно исхожу из «презумпции лжи» - иначе говоря, я совершенно уверена в том, что вся «пензенская четверка» на следствии лжет: что все их «искреннее раскаяние» на самом деле липовое, и все их рассуждения о том, что они… (в обществе были случайно, действовать не желали, только и мечтали, как бы удалиться и/или донести и проч.) – в общем, доказать не могу, но – как говорит Станиславский - не верю. Таким образом, я сама себе поставила сложную задачу: имея четверых основных участников событий, ни один из которых по-разным причинам не говорит правды (и двух с половиной свидетелей, из которых Андрей Борисов тоже не из откровенных – к тому же видит только часть диспозиции, а Мазган непосредственного участия в событиях не принимает, а еще есть, как выяснилось, «и примкнувший к ним Зарецкий»), нужно реконструировать ход событий в Пензенском полку.
Теперь, когда мы уяснили себе этот небольшой следственный казус, вернемся собственно к событиям января. Еще раз напомню первоначальную диспозицию. В канун Нового года (здесь у нас начинаются сложности с хрометрированием событий – а именно это, точные даты и возможность получения информации на ту или иную дату – как раз важны для нас для понимания мотивировки участников) отставной Андрей Борисов проезжает через штаб-квартиру 3 корпуса в Житомире (до этого Андрей уже успел сделать несколько кругов по разным членам тайного общества, мы его предыдущие разъезды для простоты дела опустим). Здесь он встречается с членами тайного общества, среди которых наибольшую активность проявляют Иванов и Киреев: получив известия об открытии общества и о начавшихся арестах, юноши совместно решают о том, что необходимо «защищать свою жизнь», и что «лучше умереть с оружием в руках, чем в казематах». Они снабжают Андрея кучей писем к членам общества в 8 артбригаде, Пензенском полку и (предположительно) Троицком полку и велят немедленно ехать с этими письмами – сначала обратно к брату и Горбачевскому в 8 артбригаду, а оттуда в Пензенский полк – поднимать восстание всех заинтересованных частей 3 корпуса. На дворе примерно 30 или 31 декабря. И вот тут у нас начинается путаница – мы знаем, что в это время восстание Черниговского полка уже началось – 30 декабря Муравьев вступил в Васильков. Однако какие вести к этому времени дошли до Житомира? Кажется, к этому времени они знают только о том, что был приказ об аресте Муравьевых – но еще не знают о начавшемся восстании. Впрочем, вот что показывает Киреев: «… узнав, что Муравьев принял уже решительные меры действовать, что общество открыто и что рано или поздно мы будем взяты… я писал к Петру Борисову письмо, в котором говорил ему, что Муравьев, вероятно, будет идти на Житомир и что они хорошо бы сделали, если бы, соединясь с пензенцами, дали ему помощь…» Петр Борисов (с письмами Андрей приезжает в Новоград-Волынский – по показанию Петра на дворе уже 1 января), показывает в том же духе: «вооружив вверенные нам части войск я и другие члены думали исполнить клятву данную Бестужеву в собрании бывшем у Андреевича... я предполагал соединиться с Муравьевым-Апостолом и подкрепить его ибо хотя не слыхал еще о возмущении Черниговского полка, но полагал что Муравьев не оставит им предпринятого зная решимость и твердость его характера». Наконец, вот что показывает сам Андрей (которому следствие задает тот же вопрос – дескать, хотели ли соединиться с Черниговским полком или восставать сами по себе?): «Мы хотели защищать свою свободу и жизнь, но отнюдь не делать отдельного бунту…. Комитету угодно чтобы я сказал: что желал соединиться с Муравьевым, но о возмущении его узнал я на обратной дороге, когда Муравьев был уже разбит и арестован» (на обратной дороге – это, по-видимому, уже по возвращении из Пензенского полка, но в какой именно момент – мы не знаем).
Итак, для нас важно то, что ни у кого из славян – участников событий – нет никакой определенной информации о начавшемся восстании Черниговского полка – только твердая уверенность в том, что Сергей Иванович такой человек, что наверняка не предаст и не бросит.
Петр не колеблется: он тут же снабжает брата дополнительными письмами к Тютчеву и Громницкому («в коих изобразил грозу сбирающаюся над главами преобразователей, напоминал им о клятве и честном слове, данном нами Бестужеву и предлагал, возбудя в солдатах революционный дух, идти в Новоград Волынской») и уговаривает Горбачевского написать от себя еще дополнительное письмо к Спиридову (официально назначенный посредник артиллеристов пишет официально назначенному посреднику пехотинцев!). Сам Горбачевский на следствии тщательно отбояривался от этого письма и вообще от всего, что связано с приездом Андрея Борисова – ой, письмо? Ой, я ей дал письмо? А, точно, я ему послал… я его послал… да, в общем, послал я его, понимаете! И вообще он, Борисов, денег хотел на дорогу – так поэтому я его послал… в Пензенский пехотный полк… за деньгами… я его послал, я его послал! Мы не знаем, правду ли пишет Горбачевский – однако Петр Борисов также свидетельствует о том, что (в отличие от него самого) Горбачевский колебался. Впрочем, возможно, Петр хочет выгородить приятеля и взять больше вины на себя. Нам же опять-таки важны две вещи: когда Андрей уехал из Новоград-Волынска в сторону Староконстантинова и какую информацию о передвижениях войск он успел к этому времени получить.
Петр показывает, что Андрей выехал из Новоград-Волынска вечером третьего января – то есть он пробыл у брата и артиллеристов около двух суток, и все это время ему искали лошадей. Пензенцы показывали дату первого приезда Андрея в полк по-разному «второго или третьего января», «в начале января» - наконец, Лисовский в одном из показаний указывает «третьего января в два часа ночи» - это можно понимать и как в ночь со второго на третье января, и как в ночь с третьего на четвертое января. Почему это важно? Во-первых, потому, что как мы помним, третьего января черниговский полк был уже разгромлен – но об этом никто еще не знает. Во-вторых, у нас есть еще одно важное указание на планы заговорщиков – приглашая действовать Пензенский полк, Петр и остальные все еще рассчитывают на помощь Ахтырского гусарского полка (и об этом тоже говорится в показаниях). Дело в том, что еще раньше в Любар от артиллеристов уехал Бечаснов – его поездка легко прослеживается по имеющимся в следственном деле рапортам начальствующих лиц, поэтому мы точно знаем, когда именно Бечаснов вернулся – он возвращается аккурат третьего января с плохими известиями: как раз на его глазах дом только что арестованного Артамона Муравьева опечатывают, после чего юноша поспешно уезжает (а о том, что у Артамона еще раньше побывали сперва Муравьевы-Апостолы и Бестужев, затем Андреевич, и что Артамон еще раньше отказался действовать, артиллеристы не знают). Но, как мы увидим дальше, Андрей Борисов, приезжая из Новоград-Волынска в Староконстантинов, о крахе надежды на ахтырских гусар еще не осведомлен (это будет видно по той информации, которую он даст в Пензенском полку) – таким образом, он уехал раньше возвращения Бечасного или не пересекся с ним.
Оставим теперь артиллеристов, и я не буду здесь рассматривать те лихорадочные действия, которые еще попытался предпринять Петр (включая еще связи с окрестной шляхтой и проч.). Андрей ночью приезжает в Староконстантинов – здесь квартирует не весь Пензенский полк, а роты Громницкого и Лисовского. Еще раз напомню: в Пензенском полку к этому моменту имеется шесть членов тайного общества (было семь, но известный нам подпоручик Фролов к этому времени переведен из полка в корпусную штаб-квартиру в Житомире, где оказывается в объятиях уже хорошо нам знакомого Иванова). Среди них старший – по всем параметрам – по возрасту, чину и положению в тайном обществе – майор Спиридов, назначенный посредник «пехотной славянской управы», командир второго батальона Пензенского полка. Но сам Спиридов квартирует не в Староконстантинове, а в батальонной квартире в Красилове – и туда езды около тридцати верст. Громницкий и Лисовский, ротные командиры – его непосредственные подчиненные. Еще один командир роты (но уже другого, первого батальона) – Алексей Тютчев. И Тютчев тоже квартирует отдельно – в деревне Кузьмине «около 8 верст». Кроме того, имеется подпоручик Мазган (или Мозган) – у которого мозгов, как мы уже видели, не очень много, и отдельной частью он не командует. А еще – полковой казначей поручик Петр Зарецкий, которого якобы записали в тайное общество заочно «со слов Тютчева, который уверил Бестужева в том, что тот хороший малый». В принципе расстановка сил тайного общества в Пензенском полку очень сильно напоминает таковую же в Черниговском – как минимум здесь есть батальонный командир (опытный, воевавший фронтовик) и трое ротных. Мы помним, что в Черниговском полку этого оказалось достаточно для того, чтобы восстал почти целый полк (за исключением одной роты).
Парадокс ситуации в том, что Андрей имеет с собой кучу писем – но ЛИЧНО он знает в Пензенском полку ровно одного человека – Петра Громницкого. Громницкий – из числа старых членов Общества соединенных славян, давний приятель братьев Борисовых. Вскоре после основания славянского общества Андрей вышел в отставку и уехал – в Лещинских лагерях его не было, остальные члены в Пензенском полку были приняты позже и без него. Поэтому он никого не знает - и его, соответственно, тоже никто не знает. В поисках Громницкого Андрей выясняет, что тот ночует у незнакомого ему Лисовского – и там же ночует Петр Зарецкий. Вот к ним-то троим на квартиру и вламывается Андрей глубокой ночью.
(продолжение следует)
(в этих первых постах было некоторое количество фактических ошибок, вызванных недостаточным знакомством с материалами на тот момент).
Теперь же хочу рассказать это подробно.
...Потому что тут оказался и драматизм событий, и драматизм характеров – и, конечно, очередной вариант ответа на вопрос «можешь выйти на площадь?..» - из числа вечных вопросов русской интеллигенции, вновь актуальных в текущих условиях. Здесь площадь – украинская снежная степь, здесь восстания проводятся в отсутствие всякого интернета, и так получается, что отрезанные друг от друга – вне связи, вне надежной информации – участники событий свои последние решения принимают поодиночке. 3 января между деревнями Трилесы и Пологи расстрелян картечью восставший Черниговский полк. Однако волна южного восстания еще катится – и, откатываясь, оставляет право последнего выбора четверым, совещающимся на квартирах Пензенского пехотного полка в местечке Старый Константинов. Их останется двое… и двое, потому что сказанные слова проведут черту между однополчанами и однопартийцами. Дальше – тишина.
«…После Спиридов поехал с Тютчевым в Константинов к Громницкому и Лисовскому. Он предложил начать восстание, спрашивая предварительно, полагаются ли они на своих солдат, готовы ли роты?
— Нет,— отвечали единогласно Громницкий и Лисовский,— мы не успели приготовить ни одного солдата.
Спиридов дал заметить, что почитает это неисполнением принятых на себя обязанностей, на что Лисовский с жаром вскричал:
— С. Муравьев требовал, чтобы мы действовали на солдат медленно; Бестужев-Рюмин говорил мне лично, равно как и всем, что восстание начнется не ранее августа 1826 года; поэтому я действовал сообразно с принятыми на себя обязанностями; клянусь всем, что для меня свято, что к назначенному времени вся рота пойдет за мною в огонь и в воду.
Громницкий оправдывал свое поведение тем же условием медленно действовать…
…Наконец, после долгих рассуждений, Спиридов и Тютчев, видя, что невозможно никого уговорить, уехали».
Так пишет Горбачевский.
Горбачевский пишет правду. Как мы выясним дальше, почти правду.
Последний акт Южной трагедии
… Князь Сергей Петрович Трубецкой, описывая свой первый допрос у императора Николая, вспоминает, как Николай Павлович кричал на него: «Гвардии полковник князь Трубецкой! Как могли вы с вашим именем, с вашим положением в обществе… рядом с такой швалью?!» Николай Павлович, возможно, искренне не понимает – как можно? Почему-то мне в этой связи упорно представляется похожая сцена: когда 5 февраля пред светлые очи императора предстал майор Спиридов, Николай I (которому, вероятно, уже доложили, в какой компании оказался персонаж), с пафосом увещевает: «Внук адмирала Спиридова! Внук князя Щербатова! Рядом с ТАКОЙ швалью!..»
И точно – вот она, шваль. С частью героев этой истории мы уже знакомы – теперь посмотрим чуть ближе на последнего участника пензенской четверки. Даже на фоне прочих славян – из небогатых и разоренных семей – семейство Лисовских – воистину выделяется. В формуляре у Лисовского значится «за отцом три крепостных души», однако к 1826 году уже нет ни этих крепостных душ, ни отца – а у вдовой матери есть из имущества «только деревянный домик маленький в Кременчуге», мать же с сестрой зарабатывают «собственными трудами», в том числе пошивом женского белья и прочим рукоделием; брат же Лисовского служит здесь же в Пензенском полку унтер-офицером (до офицера еще не дослужился). Он же, Николай Федорович Лисовский – один из самых безграмотных – собственно, http://naiwen.livejournal.com/938709.html вот здесь мы уже видели, как в подлиннике пишет Лисовский (дальше я буду цитировать следственные дела из 13 и 19 томов, не сохранившие, к сожалению, авторскую орфографию) – и если казус орфографии Тютчева (кстати, не самого бедного среди славянских юношей) – скорее случай медицинский, к тому же, как можно понять из сибирской переписки, у Тютчева основной разговорный язык все-таки французский – то Лисовский пишет так сам по себе. Потому что за его плечами всего-то образования, что три класса народного уездного кременчугского училища. Между тем обратите внимание – безграмотный, недалекий – а при этом какой великолепный донос пишет Николай Лисовский на своего бывшего начальника по тайному обществу и батальонного командира. Зарыл, дескать, сволочь, свои тайные бумаги – желаю содействовать раскрытию адского заговора… и это в то время, как Михаил Матвеевич – картинно и чуть неестественно раскаиваясь и приметно наезжая на Бестужева и артиллеристов – одновременно изо всех сил пытается прикрыть членов «8-го пехотного округа» (включая и Лисовского), посредником которого он был назначен – дескать, пощади, Государь, они все самые отличные офицеры и недеятельные члены, в тайном обществе ни хрена не делали и даже не старались в пользу оного, а только службу исправнейше исправляли – «не знали ни настоящей цели, не читали листков Конституции, а были в обществе по товариществу… не токмо не приуготовляли солдат, но доводили части им вверенные до надлежащей степени… простите, Великий Государь, что преступник осмеливается просить за других…». Когда Спиридову в первый раз представляют показание Лисовского насчет сокрытия бумаг – видно, что Михаил Матвеевич взбешен – но волнует его, судя по всему, не судьба документов – он не сомневается в том, что слуги выполнили его приказание и бумаги сожгли – а судьба слуг, которых теперь затаскают по допросам и вообще неизвестно что сделают (их действительно долго таскали, но в итоге отпустили).
Специально начав с цитаты из мемуаров Горбачевского (или того «коллективного мемуариста», кого мы привыкли считать Горбачевским), я дальше буду сознательно абстрагироваться от мемуаров и опираться только на мозаику из следственных дел. Проблема в том, что при работе с данным комплексом следственных дел я сознательно исхожу из «презумпции лжи» - иначе говоря, я совершенно уверена в том, что вся «пензенская четверка» на следствии лжет: что все их «искреннее раскаяние» на самом деле липовое, и все их рассуждения о том, что они… (в обществе были случайно, действовать не желали, только и мечтали, как бы удалиться и/или донести и проч.) – в общем, доказать не могу, но – как говорит Станиславский - не верю. Таким образом, я сама себе поставила сложную задачу: имея четверых основных участников событий, ни один из которых по-разным причинам не говорит правды (и двух с половиной свидетелей, из которых Андрей Борисов тоже не из откровенных – к тому же видит только часть диспозиции, а Мазган непосредственного участия в событиях не принимает, а еще есть, как выяснилось, «и примкнувший к ним Зарецкий»), нужно реконструировать ход событий в Пензенском полку.
Теперь, когда мы уяснили себе этот небольшой следственный казус, вернемся собственно к событиям января. Еще раз напомню первоначальную диспозицию. В канун Нового года (здесь у нас начинаются сложности с хрометрированием событий – а именно это, точные даты и возможность получения информации на ту или иную дату – как раз важны для нас для понимания мотивировки участников) отставной Андрей Борисов проезжает через штаб-квартиру 3 корпуса в Житомире (до этого Андрей уже успел сделать несколько кругов по разным членам тайного общества, мы его предыдущие разъезды для простоты дела опустим). Здесь он встречается с членами тайного общества, среди которых наибольшую активность проявляют Иванов и Киреев: получив известия об открытии общества и о начавшихся арестах, юноши совместно решают о том, что необходимо «защищать свою жизнь», и что «лучше умереть с оружием в руках, чем в казематах». Они снабжают Андрея кучей писем к членам общества в 8 артбригаде, Пензенском полку и (предположительно) Троицком полку и велят немедленно ехать с этими письмами – сначала обратно к брату и Горбачевскому в 8 артбригаду, а оттуда в Пензенский полк – поднимать восстание всех заинтересованных частей 3 корпуса. На дворе примерно 30 или 31 декабря. И вот тут у нас начинается путаница – мы знаем, что в это время восстание Черниговского полка уже началось – 30 декабря Муравьев вступил в Васильков. Однако какие вести к этому времени дошли до Житомира? Кажется, к этому времени они знают только о том, что был приказ об аресте Муравьевых – но еще не знают о начавшемся восстании. Впрочем, вот что показывает Киреев: «… узнав, что Муравьев принял уже решительные меры действовать, что общество открыто и что рано или поздно мы будем взяты… я писал к Петру Борисову письмо, в котором говорил ему, что Муравьев, вероятно, будет идти на Житомир и что они хорошо бы сделали, если бы, соединясь с пензенцами, дали ему помощь…» Петр Борисов (с письмами Андрей приезжает в Новоград-Волынский – по показанию Петра на дворе уже 1 января), показывает в том же духе: «вооружив вверенные нам части войск я и другие члены думали исполнить клятву данную Бестужеву в собрании бывшем у Андреевича... я предполагал соединиться с Муравьевым-Апостолом и подкрепить его ибо хотя не слыхал еще о возмущении Черниговского полка, но полагал что Муравьев не оставит им предпринятого зная решимость и твердость его характера». Наконец, вот что показывает сам Андрей (которому следствие задает тот же вопрос – дескать, хотели ли соединиться с Черниговским полком или восставать сами по себе?): «Мы хотели защищать свою свободу и жизнь, но отнюдь не делать отдельного бунту…. Комитету угодно чтобы я сказал: что желал соединиться с Муравьевым, но о возмущении его узнал я на обратной дороге, когда Муравьев был уже разбит и арестован» (на обратной дороге – это, по-видимому, уже по возвращении из Пензенского полка, но в какой именно момент – мы не знаем).
Итак, для нас важно то, что ни у кого из славян – участников событий – нет никакой определенной информации о начавшемся восстании Черниговского полка – только твердая уверенность в том, что Сергей Иванович такой человек, что наверняка не предаст и не бросит.
Петр не колеблется: он тут же снабжает брата дополнительными письмами к Тютчеву и Громницкому («в коих изобразил грозу сбирающаюся над главами преобразователей, напоминал им о клятве и честном слове, данном нами Бестужеву и предлагал, возбудя в солдатах революционный дух, идти в Новоград Волынской») и уговаривает Горбачевского написать от себя еще дополнительное письмо к Спиридову (официально назначенный посредник артиллеристов пишет официально назначенному посреднику пехотинцев!). Сам Горбачевский на следствии тщательно отбояривался от этого письма и вообще от всего, что связано с приездом Андрея Борисова – ой, письмо? Ой, я ей дал письмо? А, точно, я ему послал… я его послал… да, в общем, послал я его, понимаете! И вообще он, Борисов, денег хотел на дорогу – так поэтому я его послал… в Пензенский пехотный полк… за деньгами… я его послал, я его послал! Мы не знаем, правду ли пишет Горбачевский – однако Петр Борисов также свидетельствует о том, что (в отличие от него самого) Горбачевский колебался. Впрочем, возможно, Петр хочет выгородить приятеля и взять больше вины на себя. Нам же опять-таки важны две вещи: когда Андрей уехал из Новоград-Волынска в сторону Староконстантинова и какую информацию о передвижениях войск он успел к этому времени получить.
Петр показывает, что Андрей выехал из Новоград-Волынска вечером третьего января – то есть он пробыл у брата и артиллеристов около двух суток, и все это время ему искали лошадей. Пензенцы показывали дату первого приезда Андрея в полк по-разному «второго или третьего января», «в начале января» - наконец, Лисовский в одном из показаний указывает «третьего января в два часа ночи» - это можно понимать и как в ночь со второго на третье января, и как в ночь с третьего на четвертое января. Почему это важно? Во-первых, потому, что как мы помним, третьего января черниговский полк был уже разгромлен – но об этом никто еще не знает. Во-вторых, у нас есть еще одно важное указание на планы заговорщиков – приглашая действовать Пензенский полк, Петр и остальные все еще рассчитывают на помощь Ахтырского гусарского полка (и об этом тоже говорится в показаниях). Дело в том, что еще раньше в Любар от артиллеристов уехал Бечаснов – его поездка легко прослеживается по имеющимся в следственном деле рапортам начальствующих лиц, поэтому мы точно знаем, когда именно Бечаснов вернулся – он возвращается аккурат третьего января с плохими известиями: как раз на его глазах дом только что арестованного Артамона Муравьева опечатывают, после чего юноша поспешно уезжает (а о том, что у Артамона еще раньше побывали сперва Муравьевы-Апостолы и Бестужев, затем Андреевич, и что Артамон еще раньше отказался действовать, артиллеристы не знают). Но, как мы увидим дальше, Андрей Борисов, приезжая из Новоград-Волынска в Староконстантинов, о крахе надежды на ахтырских гусар еще не осведомлен (это будет видно по той информации, которую он даст в Пензенском полку) – таким образом, он уехал раньше возвращения Бечасного или не пересекся с ним.
Оставим теперь артиллеристов, и я не буду здесь рассматривать те лихорадочные действия, которые еще попытался предпринять Петр (включая еще связи с окрестной шляхтой и проч.). Андрей ночью приезжает в Староконстантинов – здесь квартирует не весь Пензенский полк, а роты Громницкого и Лисовского. Еще раз напомню: в Пензенском полку к этому моменту имеется шесть членов тайного общества (было семь, но известный нам подпоручик Фролов к этому времени переведен из полка в корпусную штаб-квартиру в Житомире, где оказывается в объятиях уже хорошо нам знакомого Иванова). Среди них старший – по всем параметрам – по возрасту, чину и положению в тайном обществе – майор Спиридов, назначенный посредник «пехотной славянской управы», командир второго батальона Пензенского полка. Но сам Спиридов квартирует не в Староконстантинове, а в батальонной квартире в Красилове – и туда езды около тридцати верст. Громницкий и Лисовский, ротные командиры – его непосредственные подчиненные. Еще один командир роты (но уже другого, первого батальона) – Алексей Тютчев. И Тютчев тоже квартирует отдельно – в деревне Кузьмине «около 8 верст». Кроме того, имеется подпоручик Мазган (или Мозган) – у которого мозгов, как мы уже видели, не очень много, и отдельной частью он не командует. А еще – полковой казначей поручик Петр Зарецкий, которого якобы записали в тайное общество заочно «со слов Тютчева, который уверил Бестужева в том, что тот хороший малый». В принципе расстановка сил тайного общества в Пензенском полку очень сильно напоминает таковую же в Черниговском – как минимум здесь есть батальонный командир (опытный, воевавший фронтовик) и трое ротных. Мы помним, что в Черниговском полку этого оказалось достаточно для того, чтобы восстал почти целый полк (за исключением одной роты).
Парадокс ситуации в том, что Андрей имеет с собой кучу писем – но ЛИЧНО он знает в Пензенском полку ровно одного человека – Петра Громницкого. Громницкий – из числа старых членов Общества соединенных славян, давний приятель братьев Борисовых. Вскоре после основания славянского общества Андрей вышел в отставку и уехал – в Лещинских лагерях его не было, остальные члены в Пензенском полку были приняты позже и без него. Поэтому он никого не знает - и его, соответственно, тоже никто не знает. В поисках Громницкого Андрей выясняет, что тот ночует у незнакомого ему Лисовского – и там же ночует Петр Зарецкий. Вот к ним-то троим на квартиру и вламывается Андрей глубокой ночью.
(продолжение следует)
