О некоторых исторических и идеологических стереотипах...

...Вот, например, в прошлые годы я много и подробно интересовалась историей Январского восстания – и почти ничего не знала про Ноябрьское (ну так, на уровне общего развития и контекста эпохи – помимо всего прочего, Январское в советское время было популярно и хорошо обеспечено изданиями литературы и источников на русском языке, а более-менее доступной инфы про Ноябрьское почти что и нет, когда меня сюжет заинтересовал, я стала ковыряться в польских книжках и редких дореволюционных публикациях). Так вот, к вопросу о стереотипах восприятия. Вероятно, многие – кто хоть как-то сталкивался с темой – привыкли четко ассоциировать польское национально-освободительное движение девятнадцатого века с католицизмом, в Январском восстании эти ноты очень сильно выражены (даром, что советская историография пыталась это «затушевать», но не получалось). Католичество выступает мощным средством консолидации и самоидентификации нации, а со стороны империи и имперской идеологии – враждебной силой.

И, разумеется, многие могут по аналогии подумать о том, что и во времена Ноябрьского восстания было то же самое.

Так вот представьте себе, ( что ничего подобного и даже с точностью до наоборот... )

В общем, я это записала для того, что лишний раз показать: государство, которое беспардонно вмешивается в тонкие материи национального самосознания, языка, религии – рискует получить на выходе совершенно не тот результат, на который рассчитывало…

PS Как-то я все это коряво сформулировала - устаю в последнее время на работе очень...

Кое-что о пятой колонне...

...вспомнилось к слову.
Есть такой мемуарист девятнадцатого века - Осип Пржецлавский. Родом, кажется, из Виленской губернии - он в середине двадцатых годов переезжает в Петербург и делает отличную карьеру. Долгие годы он является редактором выходящей в Петербурге официальной газеты на польском языке, затем служит в цензурном комитете, еще где-то. Сами по себе его мемуары местами любопытные - он жил долго и был свидетелем общественной жизни с двадцатых до семидесятых годов, я читала не все - товарищ писучий, только какие-то интересные мне места. Но интересно, что товарищ такой весь из себя верноподданный - он, правда, католик, вероисповедание не менял - но прямо-таки столб и оплот режима и глашатай православия-самодержавия-народности. Например, в ранних воспоминаниях он пишет в числе прочего, что филоматы сами были виноваты в своих арестах - зачем они раздражали Новосильцева? А когда анализирует причины Ноябрьского восстания, пишет в числе прочего - почему правительство стало ограничивать конституционные права? Потому что оппозиция высказывалась против законов, предлагаемых правительством (здесь речь идет не о тайных обществах, а о легальной конституционной сеймовой оппозиции, так называемой Калишской партии - РД). Вот они возражали правительству - естественно, правительство этого не могло потерпеть и стало ограничивать конституцию.
Ну в общем такой очень правильный персонаж, любитель государства и стабильности. И чувствуется, что это у него не за страх и не за деньги, а за совесть, он искренне таких взглядов придерживается и ему нигде не жмет.
И вдруг уже в александровское время, около 1864-1865 годов - аккурат в разгар реформ и одновременно в разгар охоты на ведьм (удивительно, что в российском государстве это случается в одно и то же время) кто-то из особенно ретивых патриотических журналистов (Катков или вроде того) внезапно публично обвиняет нашего героя (занимающего в это время высокий пост в цензурном ведомстве) в... тайном пособничестве мятежникам. Где-то в ведомстве Муравьева опубликовали некий документ - якобы найденный на теле какого-то безымянного убитого повстанца - якобы инструкция для всех поляков, служащих в русской службе (знаю я эту бумажку - это такой ранний вариант "Протоколов сионских мудрецов", только главный враг пока еще другой, лет через двадцать коннотации поменяются). Ну и там описано, как надо везде проникать, тайно вредить, исподтишка обделывать свои грязные делишки под видимостью усердной службы, ну и все в таком духе. И вот эту "инструкцию" опубликовали, и тут же нашлись доброжелатели, которые подсказали - а вот он, безродный космополит-то! Видали? В самом деле, может ли католик по фамилии Пржецлавский быть настоящим русским патриотом? Ага, значит хорошо замаскировался. Тут же сочиняется на коленке невероятная история о том, что наш герой, служа по цензурной части, дал разрешение известному Огрызко (к этому времени уже арестованному и тогда же или вскоре осужденному на вечную каторгу) печатать в его типографии какой-то свод древних литовских законов пятнадцатого века. И что это было, конечно же, не спроста, так как издание средневековых законов должно было послужить революционной партии, которая вот как свергнет русское государство и придет к власти - а тут им - бац! и уже готовые законы! вот оно все для чего было-то!
И вот такая-то гнида затаилась под личиной верного служаки и жалит исподтишка.

Бедный Пржецлавский рвал на своей голове последние волосы (если они у него к этому времени - ибо возраст уже был почтенный - еще были). Всячески пытался публично оправдаться и объяснить, что инструкция, по-видимому, липовая - иначе, если бы действительно всем полякам была предписана такая страшная инструкция, то почему же ее нашли на теле одного-единственного повстанца? В общем, бил себя в грудь, уверял в своем горячем патриотизме и верной службе отечеству - но, кажется, уже никого не убедил. Вроде бы он продолжал служить, но был оскорблен в лучших чувствах.

Вероятно, из этой истории можно сделать разные выводы :)