![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
raisadobkachВ комментариях возник интересный разговор по поводу этой ситуации, и хорошо видно, как людей, даже хорошо знакомых с эпохой, удивляет, почему обе стороны так зациклены на вопросе "разницы религий и национальностей". Есть ли это общая тенденция (при том, что вообще смешанных браков много) или это персональные тараканы данных конкретных людей?
Я могу пока написать очень коротко, так как пока не успеваю.
Во-первых, у нас имеются еще несколько дополнительных штрихов к этой истории. Эти детали и документы приводит старый советский писатель-документалист Сергей Тхоржевский, автор малоизвестной сегодня повести "Кардиатрикон", где он как раз пишет об Олизаре и его истории.
К сожалению, поскольку это такой жанр художественно-документальной повести, то ссылок никаких нет, и я не знаю, откуда он взял эти цитаты, мне они больше нигде не попадались (хотя не могу сказать, что пристально изучала историю семейства Раевских - может быть это где-то в очевидных открытых источниках). Но видно, что это подлинные цитаты, а не фантазия автора.
Итак, помимо ответа генерала Раевского (который приводит в своих мемуарах Олизар), у нас есть также ответ самой Маши, который цитируется с купюрами. Привожу эту цитату (это, конечно же, перевод с французского, хотя Тхоржевский этого не оговаривает):
"Я получила Ваше письмо и предложение, которые Вы мне делаете, дорогой граф; оно еще более привязывает меня к Вам, несмотря на то, что я не могу его принять.
Нисколько не сомневайтесь в моем уважении к Вам, мое поведение должно Вас в этом убедить, и оно никогда не изменится. Но подумали ли Вы сами, дорогой граф, о том положении, в котором находитесь? Отец двух детей, разведенный муж, на что у нас смотрят совсем не так, как в Польше...
Я надеюсь, это не лишит нас возможности видеть Вас в нашем доме, где Вы были приняты так дружественно, будьте уверены, что во всех обстоятельствах можете рассчитывать на меня, как на истинного друга".
(далее автор отмечает, что Машу, по-видимому, смущает не столько разница "религий и национальностей", сколько то, что Олизар - разведенный и отец двух детей. Я уже отмечала, что если у католиков в то время разводы редко, но бывали, то у православных даже прецедентов практически нет, кажется, чуть ли не единственный прецедент мне встречался. Не принято, не бывает - и точка. Адюльтер - сколько угодно, разъезд и кактус между кроватями - пожалуйста, но развод - нет. Ну и двое чужих детей, конечно, вряд ли обрадуют совсем молодую девушку).
Далее у нас имеется следующая история. Весной 1828 года тридцатилетний Олизар внезапно посватался... к Елене Раевский. Ей было 24 года (по тогдашним понятиям фактически старая дева), она хворала, и после всего несчастья, случившегося с семьей, женихов у нее не было. Но Елена тоже отказала Олизару - цитаты из ее отказа автор не приводит, но комментирует в духе, что Елена понимала, что он любит не ее, а тень Марии в ее лице, и не может согласиться на такой унизительный, с ее точки зрения, брак. А вот далее есть цитата - увы, тоже обгрызенная, где генерал Раевский старший пишет по этому поводу своему сыну Николаю Раевскому-младшему: "... я б не отказал ему, но рад, что сие не исполнилось, ибо таковой союз утвердил бы еще более в несправедливом отношении... которое ты угадать можешь".
... И такое ощущение, что к этому моменту обеим сторонам уже стала глубоко пофиг "разница религий и национальностей". Жизнь слишком их всех побила, речь уже идет о совершенно других вещах. Вскоре умер генерал Раевский, и Олизар перестал бывать в опустевшем доме.
Еще через год Олизар посватался к "некрасивой" Юзефе Ожаровской, которая приняла его предложение. Детей в браке не было, Олизар воспитывал детей от первой жены и был, по всеобщим отзывам, всю оставшуюся жизнь идеальным отцом и мужем. Сажал по левую руку от себя первую жену, по правую руку от себя вторую жену, и вырезал детям ножничками фигурки из бумаги. И при этом все время, всю жизнь помнил о "Нерчинской изгнаннице". Когда в 1839 году в Сибирь попадает Юлиан Сабиньский и впервые встречается с Марией Волконской, он описывает в дневнике (к сожалению, я не могу привести цитаты, так как мою книжку заиграла Любелия, и я, признаться, желаю с ней воссоединиться), что прекраснейшая княгиня Мария именно такая, которую ему описывал - еще на воле, на Украине - Олизар, который рассказывал Сабиньскому о предмете своей любви, явно все еще охвачен страстью настолько, что чувство обожания и восторга едва не передается Сабиньскому (у которого только что умерла его собственная жена).
И, наконец, письма из Дрездена. Вернувшиеся в Европейскую Россию по амнистии супруги Волконские в 1858 году отправились в заграничную поездку. 8 июня 1859 года, на обратном пути проездом Мария Николаевна остановилась в Дрездене - и здесь-то ее случайно, на улице, спустя более тридцати лет, увидел Густав Олизар (ему был 61 год). Через несколько дней он послал ей вслед письмо - в Черниговскую губернию - опять-таки, у нас есть только огрызки цитат:
"Сон ли это? Действительность ли это? Снова увидеть Вас, дорогая княгиня?.. После тридцати четырех лет расставания?... Значит я не умру, не повидав Вас еще раз здесь, на земле, не сказав Вас, что вы были моей Беатриче... В своих старых бумагах я нашел стишок, написанный под впечатлением встречи с Вами в первый год Вашего замужества. Это было 14 июля 1825 года в Одессе, и я признаюсь, что встреча в Дрездене в 1859 году всецело в Вашу пользу, чистая, облагороженная столькими страданиями душа! Мне кажется, что возраст ничему не повредил. Он прибавил только ту патину времени, которая дает возможность отличить истинное от поддельного...". Олизар написал, что о любви к ней рассказывал Мицкевичу в Крыму, который написал по этому поводу в его честь сонет "Аюдаг". "Я был сумасшедшим, несправедливым, я был несчастным, но я Вас очень любил!"
Мария Николаевна ему ответила. Ответ пришел уже осенью, когда Олизар из Дрездена перебрался во Францию. Он снова ей пишет:
"Как же я был счастлив, княгиня Мария, получив Ваше письмо из Вороньков, с большим запозданием, увы! - потому что ему пришлось искать меня здесь, на краю континента... Да, наши две фотографии служат подтверждением времени, которое прошло... Эта дружба, такая добрая и верная с Вашей стороны - признайтесь, дорогая княгиня, - подтверждает также бессилие этого промежутка времени, который упорно стремится сделать нас чужими друг другу! Это, слава Богу, не удалось!". В конце письма он выразил уверенность, что их переписка "будет поучительной и даже удивительной через столетие, когда все, вплоть до чувств, будет проноситься со скоростью пара".
Потом, видимо, было еще несколько писем - но по-настоящему оживленной эта переписка уже не стала. Обоим оставалось по несколько лет жизни.
А вот так если подумать, какую порой нынче развесистую клюкву пишут в современных "исторических романах" и снимают в исторических фильмах, Любелия любит приводить разные примеры. Насочиняют вопреки историческим источникам совершеннейших небылиц. А ведь тут, если вдуматься, совершенно готовый сценарий со всеми признаками драмы: завязка, развязка, послесловие... Колоритнейшие персонажи, любовь, политика, Родина (две разных Родины, что подчеркивает драму), патриотический долг, "богатые тоже плачут". Ах, какой костюмный фильм можно было бы забахать! Ничего лишнего сочинять не надо. Но ведь испортят же.
Я могу пока написать очень коротко, так как пока не успеваю.
Во-первых, у нас имеются еще несколько дополнительных штрихов к этой истории. Эти детали и документы приводит старый советский писатель-документалист Сергей Тхоржевский, автор малоизвестной сегодня повести "Кардиатрикон", где он как раз пишет об Олизаре и его истории.
К сожалению, поскольку это такой жанр художественно-документальной повести, то ссылок никаких нет, и я не знаю, откуда он взял эти цитаты, мне они больше нигде не попадались (хотя не могу сказать, что пристально изучала историю семейства Раевских - может быть это где-то в очевидных открытых источниках). Но видно, что это подлинные цитаты, а не фантазия автора.
Итак, помимо ответа генерала Раевского (который приводит в своих мемуарах Олизар), у нас есть также ответ самой Маши, который цитируется с купюрами. Привожу эту цитату (это, конечно же, перевод с французского, хотя Тхоржевский этого не оговаривает):
"Я получила Ваше письмо и предложение, которые Вы мне делаете, дорогой граф; оно еще более привязывает меня к Вам, несмотря на то, что я не могу его принять.
Нисколько не сомневайтесь в моем уважении к Вам, мое поведение должно Вас в этом убедить, и оно никогда не изменится. Но подумали ли Вы сами, дорогой граф, о том положении, в котором находитесь? Отец двух детей, разведенный муж, на что у нас смотрят совсем не так, как в Польше...
Я надеюсь, это не лишит нас возможности видеть Вас в нашем доме, где Вы были приняты так дружественно, будьте уверены, что во всех обстоятельствах можете рассчитывать на меня, как на истинного друга".
(далее автор отмечает, что Машу, по-видимому, смущает не столько разница "религий и национальностей", сколько то, что Олизар - разведенный и отец двух детей. Я уже отмечала, что если у католиков в то время разводы редко, но бывали, то у православных даже прецедентов практически нет, кажется, чуть ли не единственный прецедент мне встречался. Не принято, не бывает - и точка. Адюльтер - сколько угодно, разъезд и кактус между кроватями - пожалуйста, но развод - нет. Ну и двое чужих детей, конечно, вряд ли обрадуют совсем молодую девушку).
Далее у нас имеется следующая история. Весной 1828 года тридцатилетний Олизар внезапно посватался... к Елене Раевский. Ей было 24 года (по тогдашним понятиям фактически старая дева), она хворала, и после всего несчастья, случившегося с семьей, женихов у нее не было. Но Елена тоже отказала Олизару - цитаты из ее отказа автор не приводит, но комментирует в духе, что Елена понимала, что он любит не ее, а тень Марии в ее лице, и не может согласиться на такой унизительный, с ее точки зрения, брак. А вот далее есть цитата - увы, тоже обгрызенная, где генерал Раевский старший пишет по этому поводу своему сыну Николаю Раевскому-младшему: "... я б не отказал ему, но рад, что сие не исполнилось, ибо таковой союз утвердил бы еще более в несправедливом отношении... которое ты угадать можешь".
... И такое ощущение, что к этому моменту обеим сторонам уже стала глубоко пофиг "разница религий и национальностей". Жизнь слишком их всех побила, речь уже идет о совершенно других вещах. Вскоре умер генерал Раевский, и Олизар перестал бывать в опустевшем доме.
Еще через год Олизар посватался к "некрасивой" Юзефе Ожаровской, которая приняла его предложение. Детей в браке не было, Олизар воспитывал детей от первой жены и был, по всеобщим отзывам, всю оставшуюся жизнь идеальным отцом и мужем. Сажал по левую руку от себя первую жену, по правую руку от себя вторую жену, и вырезал детям ножничками фигурки из бумаги. И при этом все время, всю жизнь помнил о "Нерчинской изгнаннице". Когда в 1839 году в Сибирь попадает Юлиан Сабиньский и впервые встречается с Марией Волконской, он описывает в дневнике (к сожалению, я не могу привести цитаты, так как мою книжку заиграла Любелия, и я, признаться, желаю с ней воссоединиться), что прекраснейшая княгиня Мария именно такая, которую ему описывал - еще на воле, на Украине - Олизар, который рассказывал Сабиньскому о предмете своей любви, явно все еще охвачен страстью настолько, что чувство обожания и восторга едва не передается Сабиньскому (у которого только что умерла его собственная жена).
И, наконец, письма из Дрездена. Вернувшиеся в Европейскую Россию по амнистии супруги Волконские в 1858 году отправились в заграничную поездку. 8 июня 1859 года, на обратном пути проездом Мария Николаевна остановилась в Дрездене - и здесь-то ее случайно, на улице, спустя более тридцати лет, увидел Густав Олизар (ему был 61 год). Через несколько дней он послал ей вслед письмо - в Черниговскую губернию - опять-таки, у нас есть только огрызки цитат:
"Сон ли это? Действительность ли это? Снова увидеть Вас, дорогая княгиня?.. После тридцати четырех лет расставания?... Значит я не умру, не повидав Вас еще раз здесь, на земле, не сказав Вас, что вы были моей Беатриче... В своих старых бумагах я нашел стишок, написанный под впечатлением встречи с Вами в первый год Вашего замужества. Это было 14 июля 1825 года в Одессе, и я признаюсь, что встреча в Дрездене в 1859 году всецело в Вашу пользу, чистая, облагороженная столькими страданиями душа! Мне кажется, что возраст ничему не повредил. Он прибавил только ту патину времени, которая дает возможность отличить истинное от поддельного...". Олизар написал, что о любви к ней рассказывал Мицкевичу в Крыму, который написал по этому поводу в его честь сонет "Аюдаг". "Я был сумасшедшим, несправедливым, я был несчастным, но я Вас очень любил!"
Мария Николаевна ему ответила. Ответ пришел уже осенью, когда Олизар из Дрездена перебрался во Францию. Он снова ей пишет:
"Как же я был счастлив, княгиня Мария, получив Ваше письмо из Вороньков, с большим запозданием, увы! - потому что ему пришлось искать меня здесь, на краю континента... Да, наши две фотографии служат подтверждением времени, которое прошло... Эта дружба, такая добрая и верная с Вашей стороны - признайтесь, дорогая княгиня, - подтверждает также бессилие этого промежутка времени, который упорно стремится сделать нас чужими друг другу! Это, слава Богу, не удалось!". В конце письма он выразил уверенность, что их переписка "будет поучительной и даже удивительной через столетие, когда все, вплоть до чувств, будет проноситься со скоростью пара".
Потом, видимо, было еще несколько писем - но по-настоящему оживленной эта переписка уже не стала. Обоим оставалось по несколько лет жизни.
А вот так если подумать, какую порой нынче развесистую клюкву пишут в современных "исторических романах" и снимают в исторических фильмах, Любелия любит приводить разные примеры. Насочиняют вопреки историческим источникам совершеннейших небылиц. А ведь тут, если вдуматься, совершенно готовый сценарий со всеми признаками драмы: завязка, развязка, послесловие... Колоритнейшие персонажи, любовь, политика, Родина (две разных Родины, что подчеркивает драму), патриотический долг, "богатые тоже плачут". Ах, какой костюмный фильм можно было бы забахать! Ничего лишнего сочинять не надо. Но ведь испортят же.
