(no subject)
Mar. 31st, 2015 08:08 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
raisadobkachЯ осознала, что полноценного персонажного отчета у меня не получится (как-то я разучилась писать персонажные отчеты), поэтому просто запишу несколько эпизодов и размышлений.
История Андрея Шварце
Историю следователя НКВД – рьяного коммуниста и наполовину еврея, который в 1939 году приехал с семьей устанавливать советскую власть во Львове и оказался родным племянником Анны, которого она не видела двадцать лет, мы сочиняли вместе с![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
tin_tina. Тогда же я сказала, что я сама не знаю, что за типаж Андрей Шварце – то ли он идейный коммунист, который искренне мочит «врагов народа» во имя борьбы за светлое будущее человечества, то ли он беспринципный карьерист, которому все равно, какой власти служить – лишь бы получить свое «кольцо власти по мерке». Тот факт, что Андрей делает карьеру в НКВД после того, как его собственная мать по квенте была еще в начале 20-х годов расстреляна советской властью – казалось бы, должен был говорить против него (может быть, он демонстрирует особенное усердие, чтобы ему не припомнили его происхождение и деятельность его родителей-эсеров); к тому же многих идейных коммунистов выкосил 37-й год. Но… кто же знает? История многозначна, а человек – многомерен. Тогда же мы выяснили, что у Андрея Шварце с такими вводными данными практически не было шансов пережить нацистскую оккупацию во Львове – там даже никакого советского подполья практически нет, ввиду абсолютного отсутствия базы и поддержки среди местного населения.
В общем, мы оставили судьбу Андрея Михайловича открытой: он пропал без вести в первые дни нападения Германии на СССР, о его причастности к преступлениям НКВД во Львове ходили слухи, но самого его больше никогда не видели, жена и сын оказались в гетто. Однако Владек Шварце, которого Анна чудом вытащила из гетто и увезла в Варшаву, до последнего не верил в смерть отца – и, возможно, сбежал из госпиталя именно на поиски отца – именно потому, что по городу активно ходили слухи о Красной армии, вставшей на другом берегу.
От мастеров я получила некоторое количество намеков на то, что судьба Андрея Шварце может выясниться на игре: в частности, среди обитателей подвала оказалась боец Армии Людовой, коммунистка Зузанна Ковальчикasmela– молодая женщина, которую ранее Андрей Михайлович познакомил с Анной во Львове и которая некоторое время выполняла при советской делегации обязанности переводчика, и незадолго до начала войны уехала в Москву. Во Львове Анна старалась минимизировать контакты с коммунистами, хотя Андрей до определенной степени купил ее видимую лояльность в обмен на то, что обещал помочь вытащить брата Анны и его жену из ссылки – но реально ничего не сделал для своих родственников. И вот теперь Анна увидела в подвале раненую Зузанну. Та тоже увидела Анну и подозвала ее.
В принципе Анна могла подозревать все, что угодно – вплоть до того, что Андрей Шварце пошел служить немцам (бывали ведь и такие случаи). Анна ненавидела Андрея. Если бы вдруг живой Андрей обнаружился в подвале (если бы, допустим, мастера выставили персонажа-игротехника), Анна первым делом плюнула бы ему в морду. За участие в депортациях из Львова, в том числе своей собственной родни. За обман и попытку купить ее, Анны, лояльность. За расстрелы заключенных во Львовской тюрьме НКВД. Наконец, за то, что исчез – бросив, фактически, жену и сына на верную смерть в гетто. И, конечно, Анне было что сказать Зузанне – теперь, уже не во Львове, когда можно было говорить откровенно и не бояться ушей НКВД, Анна собиралась высказать все: про удар в спину, про судьбу своих родных, про то, что она, Зузанна, служит тем, кто вместо «свободы трудящимся массам» принес во Львов только рабский труд в колхозах, голод и беззаконные репрессии. Но Зузанна была тяжело ранена, лекарства кончались, девушке было тяжело говорить – и как-то уже неуместно все это казалось в этом подвале, простреливаемом со всех сторон. Прежде, чем потерять сознание, Зузанна все-таки успела рассказать Анне о том, что Андрей Шварце погиб смертью героя: его схватили нацисты, пытали, но он никого не выдал и ничего не сказал. В этот момент Анна не знала, что сказать – и сказала, наверное, самую неуместную в этой ситуации фразу, одну-единственную: «А Фанечка (жена Андрея) умерла …»
… Наверное, именно тот факт, что Андрей умер героем, заставил Анну принять его, простить и примириться – хотя бы в памяти. И еще были часы. Наградные командирские часы, оставшиеся от Андрея, которыми он похвастался перед Анной во Львове. Перед игрой мастера показали мне эти часы – большие, со звездочкой – и сказали, что Анна должна их узнать. Но по факту в игре эти часы до Анны не доползли потому, что немцы не ворвались в подвал. Если бы получилось по-другому – то, вероятнее всего, Анна попыталась бы эти часы выкупить в память об Андрее: в ее старомодном блокнотике с патриотическими стихами было заботливо вшито последнее семейное золото, а Милош-купи-продай (чрезвычайно колоритный персонаж, профессиональный спекулянт), вероятно, посодействовал бы совершению сделки. Говорят еще, что Владек Шварце остался жив и найдется после войны – неизвестно, когда и где. Тогда бы Анна отдала ему часы его отца.
Вот такая получилась история…
Еще комментарии. Откуда у Анны золото. Сама она небогата, обычная учительница. Однако ее брат Владислав дослужился до достаточно высокопоставленного чиновника во Львове, и когда их с женой сослали, то Анна знала, где их семейный тайник и успела перепрятать ценности так, что НКВД их не нашел. Она рассчитывала на то, что когда-нибудь Владислав и Стефания вернутся и она сможет отдать им их драгоценности. Однако за годы оккупации не осталось почти ничего – сначала Анна тратила на передачу продуктов в гетто, а потом бОльшая часть ушла на взятку полицейским за выкуп Владека. Так что вот это вот, зашитое в блокнотике – это ее последнее, и если бы немцы ворвались в подвал и начали фильтрацию обитателей, то была еще Анка, которой Анна обещала помощь и защиту, так что Анна всю дорогу прикидывала, хватит ли ей в случае чего этого золотишка или придется изобретать еще какие-то методы.
Анка
Анкаrovenionбыла обгоревшая еврейская девочка, у которой вместо лица был перебинтованный белый шар, а вместо рук – белые толстые обрубки. Из-за повязок Анка ничего не видела, едва двигалась и почти не говорила – только периодически что-то напевала или бормотала на еврейском языке, которого Анна не знала. Анна водила девушку под руки в уборную, укрывала ее своим необъятным платком и все это время монотонно бубнила на ухо: «Запомни, если сюда придут немцы – ты из Львова. Ты моя племянница. Твоих родителей – Владислава и Стефанию Шварце – репрессировали большевики. Запомни…»
Утешать Анна не умела, расспрашивать лишнего не хотела. И вообще Анна была зануда, педант, моралистка, учительница и старая дева. На шее у девицы висел большой приметный медальон со звездой Давида, с которым Анка ни за что не желала расставаться. «Послушай, через полчаса здесь могут быть немцы. Дай мне, я сохраню» - девушка бормотала что-то про память и месть. Анна, женщина вовсе недобрая, не имела ничего против мести, однако очень практично предполагала, что для того, чтобы мстить, нужно сначала выжить. А медальон на шее шансы на выживание наверняка уменьшает. Поскольку Анка не могла действовать руками, а у Анны ногти были коротко острижены, пришлось развязывать медальон зубами, он исчез в складках необъятной юбки Анны – во внутреннем потайном кармане, где у Анны был также припрятан острый ножик.
Потом Анку переправили в другую операционную, и Анна панически боялась потерять девушку, как уже потеряла Владека: потому что девица, едва ей сняли повязки с одной руки, уже рвалась к оружию. Вообще Анна была уверена, что дети должны сначала учиться, а потом сражаться. Мысль о том, что иногда для того, чтобы учиться – приходится сначала сражаться – все еще не укладывалась у нее в голове. Как и мысль о том, что эти дети после всего пережитого в сущности уже взрослые и вправе сами решать свою судьбу. Но Анка, все еще слепая, не убежала из подвала.
Кстати, я до сих пор думаю, что если бы дошло до фильтрации обитателей подвала, то версия о «племяннице из Львова» сошла бы с рук: если бы сама девушка не наделала глупостей, то никто из обитателей подвала ее бы не выдал, пан Войцех и другие офицеры АК, подписавшие позорные условия капитуляции «кроме евреев и коммунистов», сделали это скорее не из врожденной подлости, а по традиционному национальному раздолбайству. Но если Анку можно было вытащить таким способом, то доктора – никак нельзя. Потому что у пана Шапиро, главного хирурга полевого госпиталя АК, все было написано на лице. А если лица недостаточно – то, простите, в штанах. Когда приходили доброхоты и передавали предложение гражданским выбросить белый флаг, Анна и Эльжбета, бывшая медсестра роддома, отвечали одной фразой: «А доктор?» - и продолжали методично таскать и бинтовать раненых.
(Завтра еще допишу).
История Андрея Шварце
Историю следователя НКВД – рьяного коммуниста и наполовину еврея, который в 1939 году приехал с семьей устанавливать советскую власть во Львове и оказался родным племянником Анны, которого она не видела двадцать лет, мы сочиняли вместе с
tin_tina. Тогда же я сказала, что я сама не знаю, что за типаж Андрей Шварце – то ли он идейный коммунист, который искренне мочит «врагов народа» во имя борьбы за светлое будущее человечества, то ли он беспринципный карьерист, которому все равно, какой власти служить – лишь бы получить свое «кольцо власти по мерке». Тот факт, что Андрей делает карьеру в НКВД после того, как его собственная мать по квенте была еще в начале 20-х годов расстреляна советской властью – казалось бы, должен был говорить против него (может быть, он демонстрирует особенное усердие, чтобы ему не припомнили его происхождение и деятельность его родителей-эсеров); к тому же многих идейных коммунистов выкосил 37-й год. Но… кто же знает? История многозначна, а человек – многомерен. Тогда же мы выяснили, что у Андрея Шварце с такими вводными данными практически не было шансов пережить нацистскую оккупацию во Львове – там даже никакого советского подполья практически нет, ввиду абсолютного отсутствия базы и поддержки среди местного населения.В общем, мы оставили судьбу Андрея Михайловича открытой: он пропал без вести в первые дни нападения Германии на СССР, о его причастности к преступлениям НКВД во Львове ходили слухи, но самого его больше никогда не видели, жена и сын оказались в гетто. Однако Владек Шварце, которого Анна чудом вытащила из гетто и увезла в Варшаву, до последнего не верил в смерть отца – и, возможно, сбежал из госпиталя именно на поиски отца – именно потому, что по городу активно ходили слухи о Красной армии, вставшей на другом берегу.
От мастеров я получила некоторое количество намеков на то, что судьба Андрея Шварце может выясниться на игре: в частности, среди обитателей подвала оказалась боец Армии Людовой, коммунистка Зузанна Ковальчик
asmela– молодая женщина, которую ранее Андрей Михайлович познакомил с Анной во Львове и которая некоторое время выполняла при советской делегации обязанности переводчика, и незадолго до начала войны уехала в Москву. Во Львове Анна старалась минимизировать контакты с коммунистами, хотя Андрей до определенной степени купил ее видимую лояльность в обмен на то, что обещал помочь вытащить брата Анны и его жену из ссылки – но реально ничего не сделал для своих родственников. И вот теперь Анна увидела в подвале раненую Зузанну. Та тоже увидела Анну и подозвала ее.В принципе Анна могла подозревать все, что угодно – вплоть до того, что Андрей Шварце пошел служить немцам (бывали ведь и такие случаи). Анна ненавидела Андрея. Если бы вдруг живой Андрей обнаружился в подвале (если бы, допустим, мастера выставили персонажа-игротехника), Анна первым делом плюнула бы ему в морду. За участие в депортациях из Львова, в том числе своей собственной родни. За обман и попытку купить ее, Анны, лояльность. За расстрелы заключенных во Львовской тюрьме НКВД. Наконец, за то, что исчез – бросив, фактически, жену и сына на верную смерть в гетто. И, конечно, Анне было что сказать Зузанне – теперь, уже не во Львове, когда можно было говорить откровенно и не бояться ушей НКВД, Анна собиралась высказать все: про удар в спину, про судьбу своих родных, про то, что она, Зузанна, служит тем, кто вместо «свободы трудящимся массам» принес во Львов только рабский труд в колхозах, голод и беззаконные репрессии. Но Зузанна была тяжело ранена, лекарства кончались, девушке было тяжело говорить – и как-то уже неуместно все это казалось в этом подвале, простреливаемом со всех сторон. Прежде, чем потерять сознание, Зузанна все-таки успела рассказать Анне о том, что Андрей Шварце погиб смертью героя: его схватили нацисты, пытали, но он никого не выдал и ничего не сказал. В этот момент Анна не знала, что сказать – и сказала, наверное, самую неуместную в этой ситуации фразу, одну-единственную: «А Фанечка (жена Андрея) умерла …»
… Наверное, именно тот факт, что Андрей умер героем, заставил Анну принять его, простить и примириться – хотя бы в памяти. И еще были часы. Наградные командирские часы, оставшиеся от Андрея, которыми он похвастался перед Анной во Львове. Перед игрой мастера показали мне эти часы – большие, со звездочкой – и сказали, что Анна должна их узнать. Но по факту в игре эти часы до Анны не доползли потому, что немцы не ворвались в подвал. Если бы получилось по-другому – то, вероятнее всего, Анна попыталась бы эти часы выкупить в память об Андрее: в ее старомодном блокнотике с патриотическими стихами было заботливо вшито последнее семейное золото, а Милош-купи-продай (чрезвычайно колоритный персонаж, профессиональный спекулянт), вероятно, посодействовал бы совершению сделки. Говорят еще, что Владек Шварце остался жив и найдется после войны – неизвестно, когда и где. Тогда бы Анна отдала ему часы его отца.
Вот такая получилась история…
Еще комментарии. Откуда у Анны золото. Сама она небогата, обычная учительница. Однако ее брат Владислав дослужился до достаточно высокопоставленного чиновника во Львове, и когда их с женой сослали, то Анна знала, где их семейный тайник и успела перепрятать ценности так, что НКВД их не нашел. Она рассчитывала на то, что когда-нибудь Владислав и Стефания вернутся и она сможет отдать им их драгоценности. Однако за годы оккупации не осталось почти ничего – сначала Анна тратила на передачу продуктов в гетто, а потом бОльшая часть ушла на взятку полицейским за выкуп Владека. Так что вот это вот, зашитое в блокнотике – это ее последнее, и если бы немцы ворвались в подвал и начали фильтрацию обитателей, то была еще Анка, которой Анна обещала помощь и защиту, так что Анна всю дорогу прикидывала, хватит ли ей в случае чего этого золотишка или придется изобретать еще какие-то методы.
Анка
Анка
rovenionбыла обгоревшая еврейская девочка, у которой вместо лица был перебинтованный белый шар, а вместо рук – белые толстые обрубки. Из-за повязок Анка ничего не видела, едва двигалась и почти не говорила – только периодически что-то напевала или бормотала на еврейском языке, которого Анна не знала. Анна водила девушку под руки в уборную, укрывала ее своим необъятным платком и все это время монотонно бубнила на ухо: «Запомни, если сюда придут немцы – ты из Львова. Ты моя племянница. Твоих родителей – Владислава и Стефанию Шварце – репрессировали большевики. Запомни…»Утешать Анна не умела, расспрашивать лишнего не хотела. И вообще Анна была зануда, педант, моралистка, учительница и старая дева. На шее у девицы висел большой приметный медальон со звездой Давида, с которым Анка ни за что не желала расставаться. «Послушай, через полчаса здесь могут быть немцы. Дай мне, я сохраню» - девушка бормотала что-то про память и месть. Анна, женщина вовсе недобрая, не имела ничего против мести, однако очень практично предполагала, что для того, чтобы мстить, нужно сначала выжить. А медальон на шее шансы на выживание наверняка уменьшает. Поскольку Анка не могла действовать руками, а у Анны ногти были коротко острижены, пришлось развязывать медальон зубами, он исчез в складках необъятной юбки Анны – во внутреннем потайном кармане, где у Анны был также припрятан острый ножик.
Потом Анку переправили в другую операционную, и Анна панически боялась потерять девушку, как уже потеряла Владека: потому что девица, едва ей сняли повязки с одной руки, уже рвалась к оружию. Вообще Анна была уверена, что дети должны сначала учиться, а потом сражаться. Мысль о том, что иногда для того, чтобы учиться – приходится сначала сражаться – все еще не укладывалась у нее в голове. Как и мысль о том, что эти дети после всего пережитого в сущности уже взрослые и вправе сами решать свою судьбу. Но Анка, все еще слепая, не убежала из подвала.
Кстати, я до сих пор думаю, что если бы дошло до фильтрации обитателей подвала, то версия о «племяннице из Львова» сошла бы с рук: если бы сама девушка не наделала глупостей, то никто из обитателей подвала ее бы не выдал, пан Войцех и другие офицеры АК, подписавшие позорные условия капитуляции «кроме евреев и коммунистов», сделали это скорее не из врожденной подлости, а по традиционному национальному раздолбайству. Но если Анку можно было вытащить таким способом, то доктора – никак нельзя. Потому что у пана Шапиро, главного хирурга полевого госпиталя АК, все было написано на лице. А если лица недостаточно – то, простите, в штанах. Когда приходили доброхоты и передавали предложение гражданским выбросить белый флаг, Анна и Эльжбета, бывшая медсестра роддома, отвечали одной фразой: «А доктор?» - и продолжали методично таскать и бинтовать раненых.
(Завтра еще допишу).
