Переименованный остров - 2

[raisadobkach]

... В Морском министерстве Торсон, однако, оказался не к месту. Нельзя сказать, чтобы его службой были недовольны, - но, как и когда-то в Морском корпусе, он был неудобен. Привыкший к жизни моряка дальнего плавания, где ценились не светские условности, а крепкие руки, крепкая голова, крепкая дружба, искренность и ответственность, - не смог вписаться в структуру, где нужно было кривить душой и кланяться вышестоящему начальству. Познавший во время плавания устройство флота западных стран, - не желал смириться с убожеством российской действительности, умело прикрываемой внешней лакировкой.

В начале 1823 года он подает свои первые проекты по реформам в российском флоте.
Проекты начальству не были нужны, - но от упрямого адъютанта желали отвязаться, кинув ему приманку, точно кость. Его назначили начальником специально созданной комиссии «для составления сметных исчислений на построение кораблей, фрегатов и других судов» (комиссия эта просуществовала до 1827 года) и предложили ему выбрать себе линейный корабль в Балтийском флоте и подготовить его по своему вкусу, - для доказательства жизнеспособности и преимуществ его проектов. Осенью 1823 года ему был предоставлен в распоряжение «для проведения опыта» только что построенный 84-пушечный линейный корабль «Эмгейтен». Торсон носился с кораблем, как с писаной торбой, - невероятными усилиями сражался за каждый гвоздь и каждую доску для обшивки, самолично лазил во все дырки и щели, совал свой нос куда надо и куда не надо, нажил, соответственно, себе кучу врагов среди адмиралтейских чиновников, крайне недовольных вмешательством дотошного и слишком «правильного» адъютанта (о том, что чиновникам надо элементарно давать взятки, - ему видимо просто в голову не пришло, или пришло, но он с негодованием отверг эту мысль), - но корабль наконец был отделан так, как нужно. Дальнейшую печальную историю рассказывает в своих мемуарах Михаил Бестужев:
«Корабль «Эмгейтен» был подготовлен как жених на бракосочетание. Любо было смотреть на этого красавца русского флота, принаряженного без казенного классицизма, просто, чисто и вполне отвечающего боевому его назначению. Капитан 2-го ранга П.Ф.Качалов, появившийся на корабле за неделю до его плавания, сменил Торсона. Александр I осматривал корабль с адмиралом Карцовым, а 24 июля прибыл на «Эмгейтен» с великими князьями, великой княгиней Александрой Федоровной и придворными. Торсона удалили. Все были поражены небывалым устройством, изящною отделкою и видом корабля, не похожего на то, что прежде видано. Государь, вполне довольный, благодарил Качалова, несколько раз спрашивал, отчего он тут видит то, чего прежде нигде не видел - и все кланялись и молчали, потому что истины сказать не смели… Узнав, какую жалкую роль он играл в этой комедии, всегда осторожный Торсон разразился всем пылом своего благородного негодования и объявил…, что он пойдет к Государю и сообщит ему, как играют его измененными указами даже в то время, когда страждут интересы казны. Моллер (тогдашний начальник Морского штаба - Р.Д.) поспешил употребить все средства для его успокоения».

Через неделю «Эмгейтен», призванный стать украшением боевого российского флота, был отдан под нужды великого князя Николая Павловича (будущего императора Николая I) - для прогулок его вместе с семьей по Финскому заливу; командиром корабля стал Качалов.

Однако Торсон был опасен, ему нужно было заткнуть рот, - и заткнули. 30 августа 1824 года «за отличие по службе» он был произведен в капитан-лейтенанты, и тогда же его назначили начальником морской кругосветной научной экспедиции «для исследования северо-западных берегов Америки и отыскания Северо-Западного морского прохода». Несомненно, Моллер просто желал удалить неугодного адъютанта из Петербурга на несколько лет под благовидным предлогом, а если экспедиция разобьется в северных льдах - жаль, конечно, казенных средств, то тоже невелика потеря ("Моллер уже начинал тяготиться присутствием этого неподкупного Катона" - это М.Бестужев), - но Торсон был снова счастлив; на него повеяло столь желанным ему вольным ветром океана, он мечтал вырваться из душной атмосферы светского и чиновного Петербурга, он гнался не за чинами, нет, - но карьера исследователя, но жажда неизведанного, но слава первооткрывателя!

Ему было предложено «самому составить инструкцию, которая определила бы цель, продолжительность и место действия нового кругосветного плавания». Такая инструкция была составлена и утверждена, корабли (2 шлюпа) строились, экипаж был набран (в состав экипажа должен был войти и Михаил Бестужев). Экспедиция планировалась на три года, с двумя зимовками в северных льдах - вещь, по тем временам еще неслыханная. Отплытие из Кронштадта должно было состояться в марте 1826 года.

М.А.Бестужев: «Помню я эти блаженные минуты, когда в осенние ночи при тусклом свете сальной свечи мы проводили с Торсоном пути по земному шару и открывали с ним неведомые страны и острова и крестили их русскими именами. Как затруднялись, чтобы найти предлог посетить Средиземное море, куда меня влекло мое пламенное воображение: посетить места, столь славные историческими воспоминаниями. И, наконец, и эти места были включены в инструкцию и эта инструкция утверждена была высочайшею волею».

Жизнь между тем продолжалась своим чередом. Семейство Торсонов (сам Константин, мать и сестра) поселилось в казенной квартире Гвардейского Экипажа, и, однако же, несмотря на двойное жалование участника Южной экспедиции, денег все равно катастрофически не хватало. Прекрасная Катерина Петровна, увы, все приближалась к рубежу, за которым девушка в те времена становилась старой девой: не то, чтобы к ней совсем не сватались, но она была горда и не соглашалась на неравный брак… Говорят еще, что любила она все эти годы Николая Бестужева, близкого друга и сослуживца своего брата, - ну а Бестужев любил жену Степового… - и вот так у них жизнь и не сложилась. Шарлотта Карловна ни за что не хотела второй раз отпускать своего единственного ненаглядного сына в кругосветное плавание, - натерпевшись в первый раз страха неизвестности, когда письма не приходили по полгода, - но решала не она, а Константин любил свою матушку, но не собирался потакать ее суевериям.

В 1824 году он еще отличился во время известного Петербургского наводнения - руководил организацией спасения потерпевших и лично спас около 700 человек, за что был вновь удостоен царской аудиенции.

Но семя уже было посеяно, и даже интенсивная подготовка к экспедиции не уняла мятущейся души. Он искал не карьеры, а ПОЛЬЗЫ (это слово он повторил потом несколько раз во время следствия над декабристами), деятельный - искал дела, кристально честный - искал чести, - и не мог найти в той обстановке. В 1821 году в Бразилии он был свидетелем народного восстания и его кровавого расстрела императорскими войсками, - и бунт, кровь напугали его, - но он по наивности своей видно, еще надеялся, что можно пойти по какому-то иному пути…

Снова дадим слову Михаилу Бестужеву: «Однако накипевшее негодование не могло скоро уходиться. В частых беседах со мною Торсон раскрывал душевные раны, и жалобы с горечью изливались на существующие злоупотребления, на гнетущий произвол, на тлетворное растление всего административного организма. «Надо положить этому конец», - произносил он часто, останавливался, задумывался и переменял разговор. В конце 1824 года он неожиданно признался, что вступил в тайное политическое общество». В общество Торсона принял его лучший друг - Николай Бестужев.
На следствии Константин покажет: «Видя различные злоупотребления и недоступность правительства к исправлению оных законным порядком, действуя частно лицом, я убедился в необходимости действовать обществом для достижения сей цели; тогда Бестужев представил мне, что существует тайное общество, которого цель есть, собирая подробности злоупотреблений и основываясь на ограждении права собственности… каждого… составить план исправления оных и ожидать естественной кончины покойного императора, тогда при вступлении на престол наследника его представить обо всем и убедить принять предлагаемые меры… Я убедился, что такое общество должно до времени существовать в тайне, и полагаясь на благоразумие человека, бывшего мне другом, и я вступил в общество». В последних словах звучит не то, чтобы упрек, но какая-то скрытая горечь - «полагаясь на благоразумие…» - и кто знает, кто скажет, не пожалел ли потом сотню раз Николай Бестужев о том, что благодаря ему российская географическая наука лишилась несостоявшегося исследователя, а российская политическая каторга приобрела нового жильца.

А вот так это событие впоследствии в своих «Записках…» прокомментировал желчный Н.И.Греч, - монархист, литератор и провокатор: «Впрочем, эти несчастные слепцы считали свое дело справедливым и святым и, заманивая легкомысленного добряка в свои губительные тенета, думали и говорили, что посвящением в святые тайны делают ему честь».

Вероятно, в скором времени, - около начала 1825 года, - через Бестужева Торсон стал вхож в кружок Рылеева, и когда настало время междуцарствия и начались конкретные разговоры о восстании, принимал участие в совещаниях.

Как сказали бы теперь, он принадлежал к умеренному крылу в Северном обществе - оставаясь до самого конца конституционным монархистом и не одобряя крайних мер, - ни таких как цареубийство, ни даже, по-видимому, таких как открытое вооруженное сопротивление. Интересно, что группировка эта в Северном обществе, даже несмотря на активность более «агрессивно» настроенной группы Рылеева-Оболенского и примыкавшей к ним гвардейской молодежи, - была влиятельна. Николай Бестужев, Торсон, Батеньков, Штейнгель, - сами по себе не были знатны или богаты, и, не будучи строевыми офицерами, не могли повести за собой войско, - зато, занимая определенные посты, имели влияние и были вхожи в определенные круги высшего чиновничества, в том числе считавшегося либерально настроенным и готовым к определенным переменам (так, Батеньков был начальником канцелярии Сперанского, Штейнгель служил в канцелярии московского генерал-губернатора). Именно через эту группировку Северное общество предполагало воздействовать на тех, кого прочили после переворота в члены Временного Правления: Сперанского, Мордвинова, Сенявина и др.

Близкие и по возрасту (это как бы «старшее» поколение среди декабристов - им всем уже больше тридцати лет, а Владимиру Ивановичу Штейнгелю - больше сорока и, однако, он переживет почти всех), и по социальному положению, и по политическим взглядам, - даже их следственные дела на общем фоне выделяются словно бы некоторым особняком. «Господа либералы», - вот так их можно было бы назвать: им видятся другие цели, другие мотивировки. Большинство прочих декабристов (крупных, средних или мелких помещиков; строевых военных - командиров военных частей), описывая на следствии причины действий общества, указывали в первую очередь на пагубность крепостного права, бесправие и унижение крепостного крестьянина в деревне и тягостное положение русского солдата, тянущего 25-летнюю армейскую лямку, - но здесь на первый план выходят несколько иные мотивы. «Господа либералы» деревни и ужасов крепостничества не знают, собственных крепостных не имеют, войсками не командуют. Борьба с чиновничьим произволом, реформы судопроизводства, развитие науки и коммерции, освоение дальних географических регионов, развитие путей сообщения, процветание российского флота, причем не только и не столько военного, сколько научного и торгового (здесь из четверых двое: Торсон и Бестужев - морские офицеры и один - Штейнгель - бывший морской офицер), возможность честной карьеры для человека, имеющего знания и готовность принести пользу, - независимо от знатности и богатства: вот что занимает в первую очередь воображение новоявленных либералов. Собственно, перед нами пока еще редкие прообразы нового зарождающегося класса в России - либеральной разночинной интеллигенции, добившейся своего положения ТОЛЬКО собственными знаниями, трудом и упорством, - однако где-то в 60-е годы, во времена расцвета Александровских реформ, этот слой станет уже достаточно массовым, и, постепенно преобразуясь, обретет к 1905 году свою представительную партию, известную в истории как Партия кадетов.

Здесь интересно еще то, что по результатам следствия секретарем Следственного комитета Боровковым был составлен «Свод показаний злоумышленников на внутреннее состояние России…» - куда вошли наиболее четко выраженные и проработанные мнения о государственном устройстве России и возможных путях дальнейшего развития. Значительную часть в этом своде составили показания именно «либеральной четверки». Данные эти потом потихоньку использовались во время тайной подготовки реформ в недрах кабинета Николая I, - и затем, не устарев, уже открыто при подготовке либеральных реформ Александра II.

В начале декабря 1825 года Торсон «согласился подготовить фрегат для вывоза императорской фамилии за границу и командовать им», - однако это осталось в проекте. Идея самого восстания - неподготовленного и с малыми средствами, - его, по-видимому, ужаснула, - он боялся крови, неизменно могущей последовать из предполагаемого образа действий, и предсказывал заговорщикам либо ужасное поражение, либо кровавую смуту в случае случайного успеха. 12 декабря он фактически хлопнул дверью квартиры Рылеева, отказавшись присоединиться к восставшим. «Все вообще шло иначе и стремилось к своему концу», - покажет он потом на следствии. И в решающем совещании вечером 13 декабря, на котором Каховскому был отдан кинжал и предложена роль цареубийцы, Торсон уже не участвовал.

А утром 14 декабря, как обычно, отправился на службу в Адмиралтейство, откуда из окна наблюдал расстрел восстания, - где на площади стояли его вчерашние соратники и друзья, в том числе Николай Бестужев, который лично вывел на площадь часть Гвардейского морского экипажа, и юный Михаил Бестужев, командовавший восставшим Московским полком, - Мишель Бестужев, которого сам Торсон полгода назад принял в тайное общество…

Торсон вернулся домой со службы поздно вечером. Мишель же после восстания отправился на квартиру к Торсонам и в позднейших воспоминаниях подробно описал этот вечер (снова не удержусь чтобы не привести длинную цитату):
"Почти бегом я достиг казарм 8 флотского экипажа, где жил Торсон, и, запыхавшись, вошел в комнаты без всякого доклада. В зале, сумрачно освещенной одною свечей, за круглым дубовым столом сидела почтенная старушка, мать его, в памятном мне белом чепце, с чулком в руках и с книгою, которую она читала, не обращая внимания на вязанье. Напротив нее, раскладывая гран-пасьянс, сидела умница, красавица, его сестра, и, подпершись локотком, так задумалась, что не слыхала даже довольно шумного моего появления. Громкий задушевный смех ее матери пробудил ее. Она ахнула, увидя меня в таком маскарадном костюме, вскочила со стула и, подбежав ко мне, спрашивала всхлипывая:
- Итак, все кончено, - где брат, где брат мой?
………
Если бы я владел пером Шиллера или Гете, или кистью Брюллова, какую высоко-драматическую сцену, какую поразительно-эффектную картину написал бы я, изображая нашу беседу при мерцающем свете нагоревшей свечи - беседу в группе трех лиц, случайно и так эффективно поставленных один против другого. Старушка, совершенно глухая, сосредоточила все свои чувства во взоре. Ощущение неведомой душевной тревоги тучками набегало на ее невозмутимо-ангельское чело, когда кроткий взор ее с видимым беспокойством переносился с моего лица на лицо своей дочери, глотавшей слезы и старающейся всхлипывания плача заглушить или прикрыть принужденным смехом. Мое положение было не лучше. Зная, что Константин Петрович был кумир, боготворимый ими; зная, что с его потерею они лишаются и блага душевного и материальных средств своего существования, я должен был сестру его успокаивать, когда погибель его была непреложна. Чтоб сколько-нибудь замаскировать, что происходило в душе моей, я взял перочинный ножичек, лежавший на столе, и стал чертить и вырезывать на дубовом столе. Не знаю как и почему - у меня вырезался якорь, веретено и шток, которого я превратил в крест, и явился символ христиан: надежда и вера.
- Вот что должно быть вашею путеводною звездою в вашей будущей жизни, - заключил я, заслышав шаги входящего Торсона. Впоследствии, когда и сестра и старушка мать приехали в Сибирь, чтобы усладить жизнь изгнанника, Катерина Петровна часто вспоминала этот роковой вечер и повторяла, что вырезанный мной символ веры и надежды сохранился в том же виде до последнего дня их пребывания в Петербурге, и что, часто упадая духом под гнетом страданий, достаточно было взглянуть на него, чтоб почувствовать новые силы для перенесения новых треволнений".

… Вечером 14 декабря у себя на квартире был арестован и доставлен в Зимний дворец Рылеев. На допросе, называя членов тайного общества, он одним из первых назвал Торсона, - и уже 15 декабря Константин Петрович был арестован на занимаемой им казенной квартире.

Рассказывают, что арест происходил на глазах у престарелой глухой матери и сестрицы, которая билась в истерике, цепляясь за брата, с арестом которого семья лишалась каких-либо средств к существованию. Рассказывают, что арестом руководил делающий быструю карьеру адъютант Алексей Лазарев - брат того самого мореплавателя Михаила Лазарева, и во время ареста Торсон, глядя в глаза, сказал: «Как же так… Мы с твоим братом два года делили и хлеб-соль, и труды, и опасность в тех местах, откуда не возвращаются…»

Мишель Бестужев, на тот момент еще не арестованный и как раз собиравшийся, переодетым, бежать из Петербурга, наблюдал эту сцену: "Спустившись с Адмиралтейского бульвара… я увидел толпу любопытных, сопровождавших какого-то флигель-адъютанта. Всмотревшись попристальнее, я узнал… боже мой! - я не верил глазам своим, - Торсона… "Какими путями и так скоро успели до тебя добраться?" подумал я. Они довольно близко проходили мимо меня, и я мог довольно хорошо рассмотреть всю группу. Впереди шел с самодовольным видом (как мне показалось) Алексей Лазарев, гордо подняв голову и не понимая унизительной роли сыщика. За ним шел Торсон, поступью твердою, с лицом спокойным и со связанными назад руками". Увидев это, в тот же день Михаил Бестужев отказался от идеи бегства и добровольно явился во дворец под стражу.
Торсон же был доставлен во дворец и допрошен генералом Левашовым (личной императорской аудиенции на этот раз не удостоился), - и на следующий же день отправлен в крепость Свеаборг, где его надолго оставили в покое…

Следственное дело - ответы на вопросы Комитета то скупы, то вдруг взрываются запоздалой горечью эмоций; порой чрезмерная искренность, - и одновременно сдержанное достоинство; четкий почерк с характерным легким наклоном влево:
«Чувствую и слишком сильно, что я, имея намерения от доброго сердца видеть в отечестве моем пресечение злоупотреблений и силу законов, слишком доверчив был… желая пользы, я вступил в общество, которого тихое и кроткое направление было согласно с моими чувствованиями; увидев оное переменяющимся, я мечтал еще в удержании его на пути умеренности и терпения, но в пламенном моем усилии увидел поздно всю силу бури, которая увлекала меня и от которой я должен погибнуть. Любя всегда истину и желая, чтобы в моей стране законы были в силе, ясно вижу, что мне дОлжно быть первой жертвой такого исправления... Но если строгость законов должна исполниться надо мною за то, что я, желая пользы и не могши действовать лично, вступил в тайное общество, если я должен за оное страдать, то прошу у монарха одной милости: удостоить выслушать меня, выслушать подробности причин, ввергнувших меня в пропасть и позволить посвятить ему мои мысли, полезные для службы, в которой я образовал себя; любя отечество и пламенно желая ему всего хорошего, я терпеливо понесу мой жребий, не устрашусь самой смерти, справедливой и необходимой для счастья России, но мучительно для меня одно, если я с собою погребу все то, что в продолжение службы собрал полезного для флота; в надежде некогда оные представить правительству, я начал с проекта об оснащении, и если он не во всех своих частях будет принят, то и тогда уже принесет большую пользу. И потому осмеливаюсь повторить мою просьбу к монарху, одной милости справедливой прошу, если не угодно меня допустить к себе, дозволить здесь, в Свеаборге, изложить на бумаге только то, что касается службы и представить в его собственные руки».

Просьбу не отвергли: «По воле государя… объявить содержащемуся во вверенной вам крепости капитан-лейтенанту Торсону что ему высочайше позволяется написать Его Величеству о разных собранных им сведениях касательно флота…»

В июне 1826 года объемный труд был подан Николаю Павловичу на рассмотрение, передан в специальный Комитет и был отвергнут, - однако на деле в 1830-40-ее годы предложенные меры потихоньку, без имени автора, проводились в жизнь.

Торсон же был осужден Верховным Уголовным судом «по второму разряду» на двадцать лет каторжных работ, и с одной из первых партий (вместе с Анненковым, Никитой и Александром Муравьевым) отправлен в Сибирь. Они прибыли в Читу 28 января 1827 года.

Между тем еще в марте 1826 года подготовленные шлюпы «Моллер» и «Сенявин» отправились из Кронштадта в кругосветное плавание в район Северного полюса под командованием лейтенантов Литке и Станюковича.